– Не может быть! – смеется теща. – Неужто могло такое случиться?!
– А что?! Кукушка птенца своего разве не сажает в чужое гнездо?!
– А иначе не одолеешь врага! – подмигнул Никанор жене.
И тут уже вдосталь все посмеялись, потому как отлично знали рыжую Аникуцу, и Хэрбэлэу, и красавицу Виорику, их младшую дочку, и все они были живы-здоровы и достойны были, чтобы над ними всячески посмеялись! Даже Георге Кручану – странный и непонятный всем тип, становился благодаря веселому анекдоту добрее, доступней и, пожалуй, роднее. Хотя каждый знал точно, что ничего подобного в жизни быть не могло, уже только потому, что покойный попал в тюрьму за полтора года до родов… Однако шутка есть шутка, даже если есть в ней капелька вымысла. Ведь именно в этой капельке вымысла заключена главная соль анекдота и едва ли не божественный его смысл… А как же иначе? Пусть они все вместе взятые и слыхом не слыхивали о древнем Вишну, но разве не доказали они только что с помощью своего вымысла его существование? Добрый человеческий смех – разве не самое мудрое божество на земле? Ведь только что они еще раз отомстили непонятному и недоступному – в конце концов чей же отпрыск этот, именуемый внуком Хэрбэлэу, который появился среди них не как все – то есть без сговора, без свадьбы, без отца, без деда, без дорогой бабушки… Припишем его Кручану и посмеемся надо всем тем, что смеха достойно, что несуразно, – от жизни ничего не пропало… И тем самым хоть на миг увековечим миг… да, да, «миг» того же Кручану, как увековечивали себя олимпийцы-боги в какой-нибудь там корове, оплодотворив ее предварительно, или в какой-нибудь девчонке, шедшей по воде и повстречавшей сатира…
«Ох, сколько лет еще потребуется человеку, – раздумывал Никанор, – сколько тысячелетий ему потребуется, чтобы хорошенько подумать над всем тем, что он потерял, – уже не станем думать, как за те же последние тысячелетья привыкли, только о том, что он приобрел…»
Да-да! И если бы сейчас над ними царил в небе Вишну, он бы вместе с ними смеялся! Ибо самое первое и самое древнее божество на земле – добрый человеческий смех. Все сложное, страшное он тотчас же преображает в доступное, радостное… Но давайте не будем витать в эмпиреях, опустимся на реальную землю, тем более что мы имеем дело с крестьянами… Есть такое великое народное средство из всякой борьбы выйти победителем. И даже когда тебя побеждает сильный противник, и уж тем более, если в запасе у тебя не осталось никаких серьезных аргументов… Скажи ему просто и коротко: «Сам – дурак!» – и стой на своем, что бы тебе после этого ни сказали. Очень полезное и распространенное правило, пометает оно во всех случаях жизни, хотя – простенькое, вроде детской игры в догонялки, но без ведущего, ибо здесь каждый убегает от всех.
Сидевшие за столом люди играли в эту игру тысячу раз: и друг с другом, и с Георге Кручану, и, если хотите, с богами и далекими предками. Взять, к примеру, бога даков Замолксиса. Почтенный и старый корреспондент всемирной истории сообщает, что он провел свою юность в Греции, где был даже учеником Пифагора. Однако у знаменитого учителя перенял худшую сторону его учения – отбросил прочь математику и занялся черной магией. Сверх того, был он человек беспокойный, пройдоха, пропойца, совершил какое-то страшное злодеяние и вынужден был бежать. И очутился в Дакии. И здесь обманул не одного простака. Укрывшись надолго в пещере, разыграл перед толпой смерть и воскрешение из мертвых, а затем потребовал себе божественных почестей, одним словом, долго и безнаказанно дурачил и изводил несчастных людей… Вот ведь как остроумно придумано, какой же дурак после этого станет верить в подобного бога?
И говорит свекровь теще:
– Стала забывать, сваха, забываю и забываю… Пойду за чем-нибудь и забуду за чем, возвращаюсь и сама себе говорю: «Ну, за чем ты пошла, старая дура?!»
И теща – свекрови:
– Так оно, сваха, так… и если хорошенько подумаешь, охо-хо… скажу тебе, здоровье – всего дороже! А то у меня вдруг ни с того ни с сего в боку последнее время начинается колотье и свербение…
И Никанорова жена – мужу:
– А я тебе что говорю?… Жизнь наша – роса! И стало быть, нечего выслушивать всяких там умников. Ноги тебя носят? Ну и живи на здоровье…
И бабушка жениха – неизвестно кому, ветру в поле, однако же не без того, чтобы на нее лишний раз обратили внимание:
– Больно уж они длинны теперь, воскресенья… А все почему? Потому что люди делом не заняты…
А задумчивый жених сидел в стороне, подперев голову кулаком, и думал свою думу. Он, конечно, знал об этом незабываемом, скандальном колхозном собрании тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года значительно больше, чем показывал родичам. Еще бы, ведь он рос среди бесконечных разговоров и споров об этом событии, и сам, мысленно, десятки раз возвращался к тому, что тогда видел и слышал…
…Зал колхозного клуба буквально трещал от народа, колхозники туго набили все коридоры, и даже у окон онаружи сгрудились опоздавшие. Люди словно онемели в этой тесноте и толкучке, словно у всех разом отсохли языки, и им надо было еще не менее года подумать, прежде чем ответить на ясный, точно поставленный во-прос президиума:
– Хорош Хэрбэлэу как председатель или не хорош? Высказывайтесь, товарищи! Кто еще просит слова?
Кручану уже выступил. В большой аргументированной речи он вывел на чистую воду все махинации председателя Хэрбэлэу, доказал на цифрах, что под его руководством не только развалилась колхозная экономика, но и сама земля, в принципе хорошая, плодоносящая, теперь не в состоянии прокормить работающих на ней… И вот люди молчали. Не спорили, не соглашались – просто молчали, словно в рот набрали воды, а Кручану из глубины зала, из толпы, кричал, размахивая руками:
– Не хорош! И спрашивать нечего, не хорош!.. Зй, люди добрые, что ж вы молчите?! Может, я не то говорил, тогда спорьте со мной… Говорите же! Хоть что-нибудь говорите… – И видя, что все отворачиваются от него, в глаза ему не глядят (из трусости?… от безответственности?… или им самим уже плевать на себя?…), он, Кручану, опять просит слова.
Прошел по рядам, протискиваясь сквозь толпу, высокий, почти уже совсем седой в свои тридцать три года, встал перед сценой, сказал, обращаясь к президиуму:
– Дайте еще слово.
Конечно же ему разрешили… Видно, что-то важное хочет сказать человек, и, кто его знает, может, этот переполненный, наэлектризованный зал поручил именно ему Сказать что-то от имени всех?…
Кручану поднялся на сцену, но не пошел к трибуне, а встал с краю и крикнул, полуобернувшись к президиуму и рукой указывая на зал:
– Вы их видите? Они молчат, и выходит, будто я набрехал… Так выходит?
И, повернувшись к сельчанам, гробовым молчанием ответившим на его выходку, зло и вроде бы одновременно взывая к милосердию, крикнул срывающимся фальцетом:
– Так, глупые люди… так вам и надо! Хэрбэлэу хорош!..
И сжав кулаки, как-то потешно, боком, он спрыгнул со сцены; кто-то из школьников прыснул, а маленький мальчик в первом ряду даже зааплодировал (и это, как вы уже, верно, догадались, мог бы быть сам Тудор – наш жених).