С середины XVII века все большую популярность у домовладельцев стало приобретать огнестрельное оружие, что объяснялось успехами в развитии техники того времени. Если в Кенте между 1560 и 1660 годом огнестрельное оружие фигурировало менее чем в трех процентах всех насильственных смертей, то к 1720-м годам это число возросло до четверти. За многие такие убийства, совершенные во время защиты своего дома и семейства, судом выносились оправдательные приговоры. Однажды поздно вечером Джеймс Босуэлл захотел было зажечь свечу, но не стал высекать трутницей огонь, испугавшись, что хозяин, «который всегда держит при себе пару заряженных пистолетов», примет его за ночного вора. Не многие лондонцы были вооружены, как Шарлотта Марк, которая, еще девочкой, все время боялась, что в дом проникнут грабители. Родительское столовое серебро она прятала рядом с кроватью, сама же вооружалась до зубов. У нее были «свой собственный маленький карабин… тяжелый мушкетон, ружье и пара пистолетов». «Перед сном я заряжала каждое оружие двумя пулями», — рассказывала она16.
Довольно часто происходили случайные убийства невинных людей. Любой подозрительный шум или незнакомый свет заставлял жильцов дома насторожиться. В камберлендской деревне застрелили сына кузнеца только потому, что тот посвистел с улицы служанке и был принят за вора. Когда страдающий слабоумием старик зашел по ошибке в незнакомый дом в Понтефракте, служанка закричала: «Держи вора!» — и хозяин «изрубил его на куски». В колонистов Новой Англии ночью часто стреляли, принимая их за индейцев17.
Повсюду рыскали сторожевые собаки. В деревнях они несли двойную службу: охраняли от воров и хищников. Днем из-за своей кровожадности эти псы сидели на цепи. Согласно Уильяму Харрисону, название «мастиф» произошло от английского master-thief [27]: эти собаки особенно отличались при ловле забравшихся в дом преступников. Повсюду за свою исключительную бдительность собаки удостаивались особых похвал — от чутких калмыцких собак Южной России до псов сельской Франции, где, как писала в XIX веке Жорж Санд, даже самый захудалый крестьянин имел четвероногого сторожа. Практически каждую ночь в деревнях то тут, то там раздавался со)бачий лай. Оказавшись поздно вечером под открытым небом в сельской местности в Шотландии, путешественник жаловался, что не мог найти себе ночлега: «Никто мне не отвечал, кроме собак, этих главных жильцов дома». В крупных и малых городах собаки охраняли не только дома, но и магазины. В Харп-Элли лондонский медник держал «тупую и злую» шавку, которая еле терпела посетителей днем и, по словам осторожного соседа, «уж тем более не выносила их вечером»18.
Что касается необходимых качеств, которыми должна была обладать сторожевая собака, то автор XVI века советовал заводить животных «крупных, лохматых и неустрашимых, с большой головой, большими лапами и задом». Харрисон рекомендовал «огромных собак, упрямых, уродливых, дерзких, грузных (и потому не очень быстрых), жутких и всем своим видом вселяющих страх». Лучше всего — и с этим соглашались все, — чтобы собака была черной окраски, тогда вор испугается ее в темноте. Ценность собаки состояла в умении хорошо лаять и так же хорошо кусаться. Хозяева могли догадаться о непрошеном посетителе по одному только тону и силе собачьего лая. В Англии такие собаки назывались «вестниками» (warners) или «сторожами» (watchers). Не менее важна была и их способность служить средством устрашения. «Всякий раз, как я устраивал такую вылазку, мы немедленно бросали свои попытки, стоило нам услышать лай собаки, свидетельствующий о том, что в доме предупреждены», — утверждал один вор. В середине XV века флорентиец Леон Баттиста Альберти уверял, что не только собаки, но и гуси годятся для охраны дома: «Один будит другого, а потом и всю стаю, и поэтому обитатели дома всегда в безопасности». Опытные воры травили собак, но это было делом рискованным. Так, в Лондоне некий нетерпеливый взломщик, перекинув отравленную пищу через стену, залез во двор слишком быстро и был серьезно покалечен19.
III
Кому, как не ночи, принадлежит волшебство?
Итак, чтобы защитить свои дома от грабителей, люди использовали разнообразные средства, подсказанные здравым смыслом: замки, собак, оружие. Социальный статус большинства домовладельцев при выборе способа защиты проявлялся скорее в степени его надежности, чем в предпочтении какого-то определенного средства. Даже люди с самым скромным достатком предпринимали все возможное для охраны своей жизни и собственности. В дополнение к рассмотренным выше нехитрым мерам предосторожности, необходимое ощущение безопасности обеспечивала также и вера в Бога. Многие не слишком разбирались в основных догматах христианского богословия, и Бог для большинства верующих не был безжизненной абстракцией, ограниченной — в словах и делах — безликими страницами Священного Писания. Как для католиков, так и для протестантов Его присутствие ощущалось во всех областях человеческого бытия, включая физическое и духовное благополучие. «Если бы не Божий промысел, кто бы нас защитил?» — вопрошала Сара Каупер21.
Особенно Божье покровительство требовалось ночью: в темноте опасностей больше и они менее предсказуемы. Освященное веками пожелание «Доброй ночи!» произошло от выражения «Дай Бог вам доброй ночи!». «Ночью, — утверждал поэт Эдвард Янг, — атеист готов поверить в Бога». Замки и засовы сами по себе не очень-то защищали от приспешников дьявола. Существовали особые молитвы, которые читались не только на ночь, но и вечером, на закате. Вспоминая свое лютеранское детство в Германии, Жан Поль писал, что его семья «при звоне вечернего колокола вставала в круг, взявшись за руки, и пела церковный гимн „Нисходит мрак ночной, наполнен силой"». Вместе с сонмом ангелов Бог в бесконечной милости своей преграждал путь ужасам ночи. В тексте одного рассуждения XVII века «для ночной поры» содержалась мольба о том, «чтобы твой ангел-хранитель наставлял и охранял тебя». «Услышав любой странный шум или скрип в доме, — советовал французский священник, — со всей пылкостью вверим себя Господу»22.
В те времена обращались и к оккультизму. Верования и практики, осуждаемые Церковью как суеверия, не представлялись мирянам такими уж страшными. Ворожба не столько соперничала со словом Божьим, сколько помогала простым людям побороть подлые козни Сатаны. На практике в глазах большинства людей между оккультизмом и верой не было никакого противоречия. Амулеты мирно соседствовали с распятиями — и те и другие ценились как обереги. В одном из стихотворений начала XVIII века так описывается ирландский дом:
Колдовство имело вековые корни. Каждое поколение получало в наследство от предков веру в сверхъестественное и соответствующие практические навыки. «Они передаются от поколения к поколению», — заметил шотландский священник. Знание магических заклинаний пришло от кудесников, живших задолго до эпохи Нового времени, — «белых ведьм», «колдунов» и «колдуний», в том числе шведских Шока gubbarna и visa karingarna, испанских saludadores и сицилийских giravoli. Нередко их магические способности помогали соседям воздействовать на сверхъестественные силы. В 1575 году немецкий священник сообщал из Нойдроссенфельда: «Обращение к колдунам и гадалкам очень распространено по причине воровства, а кроме того, многие просят, чтобы им заговорили болезнь, для чего призывают к себе означенных гадалок». В отличие от «черного ведовства», использовавшегося для наведения порчи и сглаза, «белое ведовство» приносило пользу — это было, по словам Джона Драйдена, «нехорошее добро». В Англии, к вящей досаде церковных властей, чародеев, вероятно, было не меньше, чем приходских священников. А немецкий пастор сокрушался по поводу отношения своей паствы к магам и колдунам: «Эти люди занимают в их сердцах место Бога»24.