V
Одинокий человек — добыча волков.
Днем горожане были вовлечены в сложную паутину межгрупповых коммуникаций. Сети взаимной поддержки были типичными не только для институтов с внутренней организацией, таких как гильдии и религиозные братства, но и для менее упорядоченных сообществ. Семейные узы и добрососедские отношения формировали очень важные системы взаимной поддержки. Большая часть европейцев компактно проживала или в деревнях, или в городах и пригородах. До середины XVIII века провинциальные города и даже такие крупные столицы, как Лондон и Париж, представляли собой мозаику из строго очерченных районов и приходов, жители которых знали друг друга в лицо, а иногда и по имени. Итальянские города часто разделялись на кварталы с собственной эмблемой и святым покровителем. Парижане, как сообщал генерал-лейтенант городской полиции, «почти постоянно пребывали на виду друг у друга». И все были друг другу чем-то обязаны. Быть добрым соседом значило работать вместе, молиться вместе, ходить на свадьбы, крестины и похороны. «Все мы братья в нашем приходе. И мы все должны охранять чужое имущество», — проповедовал священник одной французской деревушки. Сказанное не означает отсутствия злобных сплетен, яростных драк и других проявлений межличностных конфликтов. Некоторые целиком полагались только на свои многочисленные семьи, считая соседей «чужаками», как назвал их в автобиографии житель Амстердама Германус Вербеек. Но если кое-кто, случалось, пренебрегал своими обязанностями, большинство все же верило в принципы добрососедства59.
С наступлением темноты социальные обязательства сохраняли свою силу, несмотря на отсутствие соответствующих институтов. Обязанностей становилось меньше, семьи оказывались в большей изоляции, но люди продолжали помогать друг другу в любое время. Некоторые проявляли свою доброту в малом, например одалживали соседу свечку. Однажды весной 1645 года семья преподобного Ральфа Джосселина из Эссекса получила поздно ночью два фунта свежего масла. «Вот как Провидение позаботилось о наших нуждах», — обрадовался Джосселин60. Друзей и родных, в отличие от незнакомцев, встречали с радостью, особенно когда их прихода ожидали. Если ночью вдруг становилось очень страшно, соседи собирались вместе, спали под одной крышей и даже под одним одеялом, чтобы преодолеть страх. Когда йоркширский мастер по изготовлению корсетов Джеймс Грегори уехал из дому, его жена попросила знакомую «переночевать у нее». Элизабет Дринкер писала о вечере в Филадельфии, который она провела в одиночестве: «Мне посчастливилось хорошо провести вечер, без всяких страхов, хотя так бывает не у всех; когда мы остаемся одни, то называем это donnez cet maten[29]». И наоборот, преподобный Уильям Коул совсем пал духом, когда остался в своем доме в Блечли с одним лишь слугой Томом, чья храбрость не внушала ему доверия. Коул решил, что если отец Тома не сможет к ним присоединиться, то он пригласит соседа разделить с ним «эти темные и долгие ночи»61.
Часто вечерами требовалось безотлагательно исполнить взаимные обязательства. Люди нередко болели, а ночь усугубляла страдания. В семьях из поколения в поколение передавались рецепты лекарств и всегда хранилось небольшое количество снадобий, пластырей и поссетов[30], приобретенных у местных знахарей. «Используйте любое средство, которое может помочь ночью», — советовал Паоло да Чертальдо. Среди лекарств, проглоченных пастором Вуд-фордом, к примеру, были пилюли из кастильского мыла и ревень. Однажды вечером его мучила пульсирующая боль в ухе, и пастор засунул в него жареный лук. Когда вскоре после полуночи сквайр из Виргинии Лэндон Картер обнаружил, что его раб Дэниел при смерти, то прописал ему от 20 до 30 капель настойки опия в мятной воде, а через час порцию рвотного корня62.
При серьезной болезни, а также травме слуга или сосед бежали за ближайшим доктором или хирургом, если таковой имелся. Врачи частенько осматривали нескольких пациентов за ночь, даже после тяжелого рабочего дня. Правда, некоторые лекари, как жаловался один посетивший Лондон путешественник, были печально знамениты своей ленью: «Те, кто почитаются среди них важными персонами, не станут подниматься с кровати и прерывать свой отдых из-за каждого вызова». Однако записи многих врачей свидетельствуют об их исключительной сознательности. «Ночевал дома; довольно [редкий] случай, если учесть, что до этого четыре ночи отсутствовал», — записал в своем дневнике доктор из Новой Англии. Едва успел ланкаширский врач Ричард Кей вернуться июньским вечером 1745 года домой, как за ним «послали с просьбой навестить тяжелобольного, жившего на значительном расстоянии от дома [доктора], из-за чего не смог вернуться до наступления темноты». «Господи! — восклицает он. — Да пребудет моя жизнь в страхе перед Тобой и в служении Тебе»63.
Повивальные бабки вели себя не менее самоотверженно. Если ночью постоянно присутствовала возможность смерти, то в той же мере существовала и вероятность появления новой жизни, причем, согласно современной статистике, как раз с трех часов ночи резко возрастает число рождений. Для повитух это означало, что их вызывали при первых же схватках, и, кроме того, они оставались после родов, чтобы организовать необходимый послеродовой уход. В течение одного года повивальная бабка Марта Баллард из Мэна, по ее собственным подсчетам, провела без сна более сорока ночей. «Сейчас почти середина ночи, — писала она в 1795 году, — и меня вызывают в дом мистера Денсмора». В Глазго XVIII века, чтобы ночью доставлять повитух по нужному адресу, стали использоваться портшезы, но большинству повитух все же приходилось перемещаться в менее комфортабельных условиях. К примеру, Баллард добиралась до места и пешком, и в челноке, и верхом. Однажды по дороге к роженице ее сбросила лошадь. «Плыть по реке было опасно, но, с Божьей помощью, добралась благополучно», — писала она об одном ночном путешествии. Зачастую ей приходилось ночевать в домах у рожениц. Лондонская газета 1765 года описывала «трудности» повивальных бабок, которые, «поднявшись с теплой постели», шли «в мороз, дождь, град и снег в любое время ночи»64.
Соседи также приходили на помощь в трудный час. Больным и их семьям приносили утешение деревенские священники. Однажды в апреле, сразу после полуночи, Джосселин отправился в дом к знакомой, «которая настоятельно просила меня быть с ней в момент кончины», а Вудфорд прибыл в дом бедняков, чтобы крестить новорожденного младенца, «тяжелобольного, в конвульсиях»65. Как правило, утешение приходило от самых близких людей. Их сострадание могло проявляться ночью, когда соседи или родные сидели у постели заболевшего. Больных редко оставляли одних, обычно с ними была сиделка или кто-нибудь из друзей и родственников. По-французски эта вековая практика называлась «дежурить ночью у постели больного» (veiller ип malade). Многие сиделки имели богатый опыт такого многочасового дежурства. Кроме наблюдений за изменениями во внешнем виде и настроении больного, в их задачу входило облегчение его страданий: они делали перевязки, давали лекарства, поили бульоном. «Мы сидели с ним до глубокой ночи», — вспоминала Глюккель из Гамельна о предсмертных часах своего отца. Некоторые сиделки могли и вздремнуть, но большинство, вероятно, воздерживались от такого искушения. Со смертью человека обязанности семьи и друзей не заканчивались. В ночь перед похоронами и протестанты, и католики по традиции должны были бодрствовать. Хотя бы для того, чтобы защитить усопшего от злых духов. В 1765 году после смерти сына своего хозяина подмастерье из Новой Англии Джон Фитч «сидел всю ночь один у одра ребенка», чтобы «отгонять духов»66.