Боязнь ночного пожара усиливала взаимные связи. Необходимость сохранить собственную жизнь поддерживала чувство общности с другими. «Когда горит дом соседей, в его свете видишь опасность и для себя» — утверждала английская поговорка, без сомнения воспринимавшаяся как метафорически, так и буквально. Когда в 1669 году в три часа ночи загорелась балка дымохода в доме Исаака Арчера в Восточной Англии, соседи тут же бросились на помощь, заметив, что Арчер выбежал за водой в ночной рубашке и босиком. «Жители деревни явились во множестве», — сообщал тот с облегчением. В городах соседи и посторонние справлялись с бедой вместе. Если на пожаре и оказывалось несколько зевак, не испытывавших сострадания к погорельцам, то большинство помогали как могли. В своем эссе «Смельчаки на пожаре» (Brave Men at Fires) Бенджамин Франклин замечал: «Ни мрак, ни холод не помеха добрым людям, из тех, кто достаточно крепок, чтобы поспешить к ужасному месту и оказать помощь в тушении огня». В 1677 году в Лондоне ученый из Лидса Ральф Торсби и его друг, поднятые тревогой, бросились на пожар, чтобы «помочь чем только можно»67.
На первый взгляд кажется, что сходным образом люди реагировали и на преступления. В Англии каждый человек имел право поднять шум и крик, чтобы схватить опасного злодея. Согласно книге «Об английском государстве» (De Republica Anglorum; 1583), принадлежащей перу сэра Томаса Смита, «тот, кого ограбили, или тот, кто видит или предполагает, что кого-то грабят, должен поднять шум и крик, го есть позвать на помощь». Конечно, жертвы ночных нападений — дома или на улице — знали, что нужно кричать как можно громче и не один раз. Жуткие крики «Убивают!» обыкновенно свидетельствовали о нападении, независимо от того, насколько оно было серьезно. Ретиф де ла Бретон в своей книге «Жизнь отца моего» (La vie de топ рёге; 1779) вспоминает случай из детства, когда жители деревни, услышав крики «Убивают!», бросились на выручку его родителя, состоятельного фермера, так как по ошибке решили, что на того напали. В одно мгновение «все бросили ужин, схватили что попалось под руку и помчались по главной дороге», однако обнаружили, что фермер цел и невредим. Жертвы чаще всего обращали свои крики к соседям, а не к ночным дозорным. Смертельно раненный в голову Джон Эклс из йоркширской деревушки Брайтон перед смертью все же успел крикнуть: «Соседи, помогите ради Христа!» «Соседи! Помогите! Помогите! На меня напали!» — кричала в Риме из окна обнаженная женщина68.
Настойчивые призывы заставляли людей, по крайней мере, подойти к окнам, а некоторые, наиболее отважные, могли и выбежать на подмогу. В результате поднятой тревоги в одном нортгемптонширском доме толпа выскочила ночью на улицу с «вилами, палками и вертелами» и потребовала объяснить «причину шума». В 1684 году вся деревня Харлтон, «за исключением одного человека», пообещала свою помощь Генри Престону, йомену, боявшемуся ночных грабителей. Если с улицы звучали призывы о помощи, соседи имели право даже войти ночью в чужой дом. Например, в 1745 году в Клеркенуэлле муж и жена завлекли девушку-мулатку к себе домой. Подвергнувшись сексуальным домогательствам, она закричала: «Убивают!» — и тогда ее бесстрашная подружка Бетти Форбс крикнула с улицы: «Ты, черномазая собака, что ты там делаешь с девушкой? Выпусти ее, или я до тебя доберусь, потому что, когда кричат „Убивают!", мы имеем право взломать дверь!» И девушку тут же отпустили69.
И все же жизнь определяла пределы соседской помощи. Прежде всего, темнота усиливала вероятность увечий, поскольку было трудно разобраться, кто нападающий, а кто жертва. В ряде городских районов, где располагались публичные дома и пивные, не проходило и ночи, чтобы тишину не нарушили вопли и проклятия. В суде Олд-Бейли соседи одной проститутки спокойно показали под присягой, что «она была очень культурной соседкой и никакого вреда не причиняла, только содержала бордель и время от времени некоторые постояльцы или посетители кричали: „Мерзавцы! Шлюхи! Грабят! Убивают!"» Из другого публичного дома «так часто доносились крики „Убивают!"», что на поднявшиеся шум и гам, когда однажды зарезали проститутку, «соседи не обратили особого внимания»70. Вмешательство в такие дела могло кончиться ранением или смертью. Томас Смит из города Салем (Массачусетс), услышав крики «Убивают!», вошел в дом, считая, как он позже объяснил, что «стыдно позволить соседям прикончить друг друга». В результате такого героизма жестоко избили — и даже чуть не убили — его самого. В 1728 году, услышав призывы о помощи, некий лондонец тщетно пытался заставить дозорных выполнить свой долг. Получив категорический отказ, он сам схватил уличного грабителя, причем другие свидетели не захотели ему помочь: «Один сказал, что этот парень очень опасен и они не станут с ним связываться даже за 20 фунтов». Кроме того, всегда была вероятность, что вопли о помощи — это лишь хитрая уловка, дабы заманить простодушного прохожего в темный переулок. Проходя в полночь через Смитфилдский рынок, Одли Харви, обнажив шпагу, бросился на помощь неизвестному, а в результате был избит «жертвой» и его бандой. «Для честных людей расставлено столько ловушек!» — сетовал современник71.
Многие семьи, заперев вечером двери и окна, были вовсе не склонны рисковать своей безопасностью и покидать дом. «Не выходить! — предупредил жителя Вилли-ле-Марешаль один из насильников. — Мы никому не причиним вреда, нам нужна только эта девка». Заметив, как мужчина и женщина вытаскивают из своего дома труп, Роберт Сандерсон записал в дневнике: «Я счел, что будет неправильно приближаться к ним, ибо я сразу уразумел, что люди это дурные». Чаще всего, если о помощи взывали чужаки, жители предпочитали ничего не слышать. Люди пришлые, в отличие от родных и друзей, не могли претендовать на поддержку и защиту местного населения. Их спасенные жизни не могли гарантировать безопасность другим невинным душам. Когда в 1745 году у таверны «Белый лев» на лондонском Стрэнде в сгущавшихся сумерках кто-то набросился на Мэри Барбер, женщина бодро заявила нападавшим, что «она находится в христианской стране и не боится, потому что ей придут на помощь». Позже, избитую, всю в синяках, ее вышвырнули на улицу, и она лежала, распластавшись на земле. «Меня там никто не знал, и никто мне не помог», — рассказывала она. Наименее сознательными, судя по сообщениям путешественников, были жители Москвы, где насилие в ночное время было обычным делом. Адам Олеарий писал в XVII веке: «Горожане не проявляют никакой жалости. Если они слышат, что кто-то попался в руки грабителей и убийц прямо у них под окнами, никто даже не выглянет и тем более не поможет»72.
Отдельные преступления, в отличие от случаев пожара, редко подвергали опасности всю деревню или весь городской район. В то же время, борясь среди ночи с пламенем, добровольцы обычно не рисковали жизнями: в их обязанности входило черпать воду и поливать здания. Пожар, если его не потушить, означал катастрофу для всей деревни, тогда как преступление представляло опасность лишь для сознательных самаритян, бросавшихся на помощь жертве. Поэтому неудивительно, что многие отсиживались за закрытыми дверями. Неудивительно и то, что жертвы уличного разбоя проявляли находчивость, крича ночью «Пожар! Пожар!»> если на них нападали в населенных местах. Бонавентура Деперье в сочинении «Кимвал мира» (Cymbalum Mundi; 1539) свидетельствует: «Этот крик выгоняет людей из дому — одни бегут в ночных рубашках, другие совершенно голые»73. Если убийство или грабеж не способствовали появлению ощущения общей беды, то вероятность сгореть заживо почти всегда вызывала такое чувство.