Другие фазы ночи, как, например, полночь, селяне определяли по луне и звездам. Когда пастуха Аканта в пьесе «Родон и Айрис» (Rodon and Iris; 1631) спрашивают, который час, он отвечает, что одиннадцатый, потому что «очень высоко стоит Орион». Знамениты своей точностью были Плеяды — скопление звезд в созвездии Тельца. Как писал Сэмюэл Пёрчас в 1613 году, «в народе их называли курица с цыплятами». Один бостонский автор в 1786 году рассказывал: «Бедный крестьянин, никогда не видевший часов, определит время с точностью до минуты по восходу и закату луны, а также по некоторым звездам». Городские жители, напротив, полагались на башенные часы и крики ночных дозорных. Во многих городах к XVI веку на церковных зданиях появились часы, хоть поначалу и не слишком надежные. Как-то темной зимней ночью 1529 года кёльнский студент Герман Вайнсберг проснулся и отправился учиться, не подозревая, что еще не было и часа ночи. Когда же башенные часы пробили час, он решил, что «они идут неправильно». Осознав наконец свою ошибку и обнаружив, что дверь здания заперта изнутри, он «стал ходить туда-сюда по улицам, чтобы согреться» и чуть не умер от холода63.
После полуночи каждый час таил в себе опасность, но были и такие, что внушали особый трепет. В Шотландии некий приезжий заметил, что путешественники, которые «так боятся ездить ночью, должно быть, смелеют по утрам, хотя стоит такая же темень». Больше всего людей страшила «глухая ночь» — период между полуночью и первыми петухами (около трех часов ночи), самое темное время суток. Его еще именовали «мертвое время» или «мертвый час». Никогда дороги не бывали столь пустынны, а опасности столь велики. Древние римляне прозвали этот промежуток «лишенным времени» (intempesta). «В безжизненной пустыне полуночи»[33], — говорил Шекспир. А в его поэме «Лукреция» (1594) есть следующие строки:
Хотя преступления чаще всего совершались до полуночи, в последующие часы риск подвергнуться нападению и быть ограбленным только возрастал. Во всяком случае, так считали все. К примеру, один лондонец между часом и двумя ночи обсуждал со своим собутыльником, «как опасно было бы» пойти домой «в такое время ночи». А приезжий, оказавшийся в Лондоне, написал: «Если не выходить очень рано или очень поздно, грабителей можно не бояться». После того как на стекольщика Менетра напали на парижской улице перед самой полуночью, он стал решительно «избегать поздних возвращений домой»65.
К тому же темные силы, согласно народной мудрости, блуждали в поисках жертвы именно в это время. Была «самая глубокая ночь», когда Джону Лаудеру из Массачусетса показалось, что в кровати его придавило что-то «ужасно тяжелое»: это был демон, усевшийся верхом ему на живот. Не только привидения и ведьмы спокойно разгуливали по земле до первых петухов — в эти часы правил сам дьявол. Однако с наступлением дня вся нечисть исчезала, как призрак в шекспировском «Гамлете» (ок. 1601). «Тогда не смеют шелохнуться духи»[35], — говорил персонаж пьесы Марцелл. Эти верования были столь же древни, как произведения испанского поэта IV века Пруденция. Столетия спустя Генри Бурн, антиквар из Ньюкасла, писал: «Вот потому-то в сельской местности, где жизнь вообще начинается рано, все с радостью идут работать на рассвете, но, если людям приходится выходить из дому затемно, им повсюду начинают мерещиться привидения». В определенное время года ночные часы становились еще страшнее. На Британских островах все знали, что, например, в канун Дня Всех Святых и Иванова дня нечисть приобретала особую силу. «Страшнее всего канун Иванова дня», — заметил в начале XIX века путешественник, посетивший Ирландию66.
Местность тоже имела огромное значение. Ночь совершенно преображала знакомые пейзажи, наделяя безобидные объекты зловещими чертами. В долине Йоркшира, например, древние развалины маленькой часовни были «лю-бимейшим местом мальчишеских игр», но, как повествует Уильям Хауитт, «ночью к ней и близко бы никто не подошел из-за обитавших там разных духов». Бурн писал: «Подобным историям несть числа, и едва ли найдется деревня, в которой или рядом с которой не было бы такого дома». И в самом деле, отмечал он, «в народе часто говорят, что через такое-то место опасно ходить ночью». Эти места считались заповедными, и их предпочитали обходить стороной. В конце XIX века собиратель фольклора Френсис Гроуз подсчитал, что на каждом церковном кладбище привидений набиралось почти столько же, сколько было в деревне прихожан. «Пойти туда ночью не отваживался никто, исключая разве что церковного сторожа»67.
Улицы крупных городов не порождали такого множества страхов. Несомненно, четко обрисованная «топография мира призраков», как позже охарактеризовал перечень страшных деревенских мест один ольстерский мальчик, в большинстве городов отсутствовала. Кроме церковных кладбищ и пустошей, страшных мест было мало, жители часто переезжали, а общественные места были слишком оживленными, чтобы там могли укорениться какие-то традиции. Иногда лишь дома с привидениями заставляли поволноваться, как, например, дом в Кембридже, откуда в 1690-х годах в течение двух недель доносились «странные звуки»68. Таким образом, в ночное время отдельные городские районы характеризовались не наличием сверхъестественных сил, а вероятностью совершения в них преступлений. В Лондоне было более чем достаточно опасных улиц, включая печально известный переулок Головорезов (Cut-throat Lane). В датском городке Роскильде жуткой репутацией пользовалась Воровская аллея. Ночью всегда было опасно ходить по дорогам, ведущим в город. «Из-за боязни быть ограбленным» Сайлас Невилл находил, что «очень неприятно ездить ночью одному» в экипаже, «особенно неподалеку от Лондона». Во время ночных поездок по дорогам к востоку или северо-востоку от Парижа, как и через гаагский «Лес», можно было потерять не только кошелек, но и жизнь. А маленький сомерсетский городок Веллингтон находился рядом с местечком под названием «Лес негодяя» (Rogue's Green), имевшим дурную славу из-за частых грабежей69.
Незнание не спасало от наказания. В период раннего Нового времени в сельской местности то тут, то там виднелись виселицы с трупами людей. Это были высокие деревянные столбы с одной или более перекладинами, с которых свисали разлагающиеся останки казненных преступников. Иногда, впрочем, виселицами служили и деревья. Бывало, трупы подвешивались в железных клетках или кандалах на многие месяцы и служили предупреждением как для «хищников», так и для «жертв». В деревне Брасселтон-Коммон скелет упал на землю только почти через четыре года, когда молнией раскололо виселицу на «тысячу щепок». Глядя на два трупа, вздернутые неподалеку от Ковентри, некий человек заметил: «Уберегая от злодейских нападений, они служат двойным предостережением: тем, кто занят таким же преступным ремеслом, и тем, кто отправился в путешествие». Предостережения были отнюдь не двусмысленными, так как виселицы ставились на том самом месте, где совершилось злодейство. Пересекая один из регионов Фландрии, англичанин Джон Лик увидел столько «несчастных негодников на виселицах», что пожалел, что не взял с собой оружия, — «однако с Божьей помощью мы прибыли беспрепятственно» за городские стены «еще до заката». Как правило, многие путешественники натыкались в темноте на мертвые тела висельников. «Я весь затрясся от ужаса», — писал Феликс Платтер, столкнувшийся почти лицом к лицу с таким покойником на одной из «опасных дорог» Франции70. Кроме всего прочего, виселицы являли собой жуткую дорожную карту наиболее опасных мест. Маленькие деревянные кресты, а в датских городах зажженные свечи служили той же цели, но они, конечно, не внушали такого же ужаса. Распространенное поверье, что вокруг виселиц блуждают призраки казненных злодеев, делало их еще страшнее. «Ночью эти места настолько страшны для людей пугливых и робких, — писал французский историк Ноэль Тайльпье в 1588 году, — что если они услышат чей-то голос неподалеку от повешенного, то решат, что это разговаривает его призрак или дух»71.