— Спешу, друг, спешу, — виновато бормочет Наримантас, будто он выдумал отъезд как предлог. Под влиянием перемены, происшедшей в Казюкенасе, он позабыл, что в районе его ждут не дождутся.
— Когда-то я любил произносить длинные речи. Перед зеркалом, бывало, репетирую, чтобы поскладнее вышло. Веришь ли, жесты отрабатывал… Да что это я! Нету больше времени из пустого в порожнее… Слушай, что ты думаешь о Купронисе?
— Карьерист, вероятно?
— Мягко сказано. Помесь свиньи с гадюкой — вот он кто! Хочешь знать, Винцас, почему я подобрал его, пригрел за пазухой? Сантименты, конечно — детство и прочее! — но… Не из жалости или надежды перевоспитать… Купрониса можно было уничтожать, топтать, как червяка… И это не все, нет! Преданность слизняка странная вещь, Винцас… Знаешь ведь, что слизняк, брезгуешь, однако… Купронис льстил моему самолюбию, возносил… питал жажду почета, власти! Такое чувство, будто в жаркий день пьешь освежающую влагу из грязного стакана. Противно, а пьешь… Я даже подозреваю, что это он подбросил взрывчатку на чердак Каспараускаса… Конечно, не сам, дружки тогдашние заставили, он же все время около сильных терся. Ты что-нибудь понял, Винцас? Еще можно разобрать, что я лепечу?
— Слушаю, внимательно слушаю…
— Хотелось коротко и ясно — мысли путаются… Вот что я тебе скажу: если человек хоть капельку лучше Купрониса, то уже может чувствовать себя правым перед собой и людьми. Трудно ли прослыть порядочным, когда рядом такой… такие… Только заболев, начал я копаться в прошлом, жил-то лишь настоящим, и довольно удобно, с красивой любовницей… Что она любовница, а не любимая, доказывают эти розы, или, как вон Рекус сказал: немудрые цветы… — Все трое повернули головы к букету. — Там, в прошлом, кажется, все было подлинным: нищета, мечты, работа, даже ошибки… Мне столько передумать надо, а я трачу силы на каких-то слизняков… Наверно, уже и до мозга добралось, а, доктор? — Мучительные сомнения наделяли Казюкенаса духовностью, которую не удавалось вызвать, когда Наримантас чуть не впрямую требовал, чтобы больной отрекся от себя и отдался на волю будущего, неясного, столь немногое сулившего; вероятно, таким бы стало его лицо, если бы вдруг вошел Зигмас, мелькнуло у Наримантаса.
— Данные анализов хорошие. О том, что нужно предпринять дальше, поговорим послезавтра. Коллега Рекус — свидетель.
— На меня можете положиться! — патетически воскликнул Рекус. — Но я буду свидетельствовать не в вашу пользу — против, доктор Наримантас!
— Спасибо! — По лицу Казюкенаса пошли пятна. — Моя песенка еще не спета!.. Слишком рано хороните! Обещал же, что начну выть… Езжай, доктор, отправляйся!
— Минутку, — движением уже не товарища, а лечащего врача Наримантас склонился над больным, провел ладонью по дергающейся левой брови. — Где глазной протез?
— Терпеть не могу протезов, заменителей!.. Даже вставные зубы мешают. Вынул я.
— Коллега Рекус, окулиста. Пусть приведет в порядок!
Пахло разогретым асфальтом, мелькали накатанные до блеска дорожки с густо заросшими, полными стрекоз кюветами, а потом втянуло «скорую» и уже больше не выпускало узенькое шоссе, весело раздвигающее локтями желтую бесконечность жнивья. Уютно запахло соломой, горбились высокие, небрежно раскиданные тут и там скирды, четкими островками маячили группы кустов, одичавшие яблони, хутора прятались за ними, отражая вечернее солнце. Еще недавно его было много и повсюду, но вот в небе над черным ельником — уже не отдельными редкими елями, навевающими мысли о том, что лес смертен, как и люди, — пылает костер, сложенный из огромных стволов; одни из них красны, как кровь, другие желты яркой, лимонной желтизной, третьи — словно железо, нагретое до белого каления; скоро от этого ярчайшего костра останутся одни головешки, мерцающие слабыми искорками, пока и они медленно не угаснут, унося с собой и день, и не успевшую заново разгореться чью-то надежду.
— Амортизаторы у тебя никуда, дружище. — Наримантасу необходимо говорить, чтобы не догоняла больница. Что означает отказ Казюкенаса от протеза? Решил отбросить ложь и обманы, которыми до последнего мгновения тешил себя? А может, это признание полного поражения, окончательная капитуляция?