«Что еще?».
А, конечно. Внутренности тоже начали ссыхаться. Вот подреберье втянуло почти до расходящихся поясных позвонков. Вот съежились легкие. Можно было бы дотронуться до выпуклости, обозначающей печень – если бы Анжи еще могла шевелить руками.
В ушах загудело, солнце упало и раскололось, изливая весь свой запас света на Ангелину, и мир вокруг растаял в ослепительном сиянии. Короткие зигзаги желтых молний и вспышки белых сверхновых.
Ее даже не рвало – было нечем; судя по ощущениям, внутри даже органов не осталось. Абсолютно невозможно сосредоточиться ни на чем, кроме как ощущать свою близость к небытию.
Но оно все не приходило.
Белград. ВО+
Когда она очнулась и спустя какое-то время открыла глаза, рядом не было никого. Комната была мала и пуста совершенно; рядом с кроватью не стояло ни тумбочки, никто не озадачился такой человеческой формальностью, как одежда или…
Зато у кровати прямо на полу стоял ящик. Ящик с алюминиевыми банками по поллитра. И Ангелина, не в состоянии еще протянуть руку и дотронуться до одной хотя бы, уже знала и жаждала каждую каплю из этих банок.
Подтянувшись изо всех оставшихся сил, она разлепила высохшие, треснувшие губы, и не узнала собственную скрюченную руку, нетвердую, дрожащую, что потянулась к желанной добыче. Кто бы ни был тот благодетель, что оставил тут богатство для нее, Ангелины, он знал, в каком она очнется состоянии.
«Кто? Какая разница. Я очень хочу жить».
Первую банку она тянула к себе так долго, останавливаясь, чтобы передохнуть, что тени поменяли свое расположение на полу. Открыть ее было также непросто. Вместе с этим Ангелина лишилась двух коротких когтей, выросших за время сна. Обессилев, она едва смогла перевернуться на бок и наклонила трофейную банку.
Сладость. Сладость и снова сладость. Целебная. Ласкающая каждую болезненную точку, каждый пострадавший нерв. Третья положительная…
Вторая банка досталась ей уже с меньшими затратами сил, и пила она ее чуть-чуть быстрее – миновала угроза желудочных колик. Третья уже была нужна для того, чтобы вернуть мышцам возможность синхронного сокращения. Это получилось. Ангелина размяла руки, прокашлялась, сплевывая горькую желчь.
Но все же встать она не могла. Здраво оценив повреждения собственного тела, Ангелина предпочла сползти с кровати и медленно на четвереньках двинуться в сторону одной из двух узких дверей, утопленных в деревянной отделке комнаты. Как она и угадала, за правой пряталась крохотная и очень уютная ванная. Пустив воду и налив дрожащей рукой пену, Ангелина, ругнувшись, поползла назад: силы восстанавливались медленно и неравномерно, и очевидно было, что подкрепиться ей еще понадобится.
Именно в этом унизительном положении ее и застал скрип отворившейся второй двери.
- О, - прозвучало где-то там, наверху. И напряжение, собравшее в струну все резервы Ангелины, оставило ее с одними звуками этого голоса, и она рухнула на пол.
- Ва-ва-ваше Могущщщ… - зашипела она, зная прекрасно, что все попытки подняться будут безуспешны.
Он ходил босиком только в Гнездах Семьи, и, увидев его худые, желтоватые, костистые ступни прямо перед носом, девушка едва не разрыдалась от счастья.
- Дитя мое, я и не думал, что ты так поспешишь встать на… гм. Конечности.
Большего унижения все равно придумать было невозможно, и было в этом что-то обнадеживающее.
- Не шевелись, дорогая.
Сильные незнакомые руки – должно быть, какие-то надежные слуги – перемещают ее в ванну. По комнатке начинается особое пристеночное движение вампирских теней. Они обтекают иерарха беззвучно, вежливо избегая его тени. А он стоит и ждет. Источает свой тяжелый, давящий глубиной запах – меда и облепихи. Приторная медовая сладость смешивается с ароматом третьей положительной, и вдруг Ангелина понимает, что лежит в ванной, наполненной кровью; даже разбавленная водой, она исцеляет изнутри и снаружи, просто потому, что это – кровь.
Укуса иерарха она даже и не почувствовала, зато услышала, как он зарычал – волоски на теле вставали дыбом от этого звука – и от злости впился когтями в ее безвольную слабую руку.
- Чезаре Пьенто Патриций? Какая злая шутка.
Каким-то удивительным образом он не прочитал имени «Валенсио», и Ангелина хотела – и не могла произнести его.
- Одиночки стали метить на место иерархов? Такое бывало. Но чтобы этот – нет, душа моя, нет.
Богуслав был так зол, что начал говорить сам с собой. Лицо его быстро менялось, вытягивалось, подбородок опустился, а глаза запали. Он был страшен. И делался страшнее с каждой минутой. Он умышленно злил себя, и тело его становилось все горячее и горячее. Тьма чертит темные круги под усталыми глазами, породистый нос с горбинкой заострился. Две горькие морщины у рта, обычно незаметные, прорезались сквозь небрежную щетину, состарили иерарха и превратили его в незнакомого Ангелине чело… человека?
- Ты рисковала, мое дитя, - нежно сказал этот незнакомец, целуя Ангелину, лежащую в кровавой ванне, в лоб, - ради меня. Но не беспокойся. Не беспокойся. Мы на шаг впереди теперь. И знай, что я раздавлю эту падаль, и так накажу, что еще долгие, долгие годы даже думать о чем-то подобном не рискнет никто. Ты просто отдохни. Ты уже все сделала.
И он испаряется, оставив Анжи разрываться между покорностью и предательством, между признанием и надеждой – если бы знать еще, на что.
…
Вечером этого же дня Анжи с удивлением узнает из новостей по nightpeople-chanell, что она, оказывается, мертва. Фотография изображает ее в анфас, грустную и безразличную, за левым плечом иерарха Бескидского. Ее испепеленное солнцем тело, как выяснилось, было обнаружено почти у самого Дома. Сара, носящая титул «Голос Его Могущества», ослепительно скалясь, заявила от имени иерарха, что преступники будут найдены и наказаны. Из новостей также Анжи узнает, что еще несколько «крупных фигур Семьи» пропали без вести, видимо, похищенные теми же бандитами.
Она молится, чтобы среди них не было Валенсио. Но он не приходит, а он непременно пришел бы, если бы мог. И все равно Анжи молится.
Взаперти, наедине с кровью и плазменным экраном, она большую часть времени проводит, близкая к коме. Организм не выдерживает напряжения последних недель. Ее шатает из угла в угол шестиметровой комнатки, в свободное время она лежит без движения, едва дыша, на спине.
Еще через какое-то время перед ней появляются две новые горничные – незнакомые и словно немые – и приносят ей косметику, украшения и платье. Иерарх Богуслав устраивает пышный приём. Ангелина впервые за последние годы никак не участвует в его подготовке. Стоит ли удивляться: официально она мертва. Слабость все еще не оставила ее, и она едва стоит на ногах. Горничные рассуждают озадаченно, возможно ли будет приделать капельницу с дозатором под пышную юбку платья.
И все это время она хочет – и не может произнести имя «Валенсио». Даже в мыслях. Она представляет его во всех подробностях. Его улыбку, его смуглость, его уверенную, пружинящую походку, его широкие жесты руками, плечами и богатую его мимику. Назвать по имени не получается. Воскрешает в памяти торопливый секс в самолете. Слышит голос, признающийся в любви, вдыхает упоительный аромат его тяжелого тела, сглатывает слюну и слезы…
Если она просто назовет его имя, от него, как от слабого звена, избавятся. Если не назовет, он посчитает Богуслава виновным в ее, Ангелины, смерти, и будет мстить. И его убьют. Так или иначе. А если Валенсио все равно умирать, почему же не назвать его имя? Но не получается. И она молчит и молится.