Всеобщий счастливый стон. Конечно, они согласны. Разумеется, они на все и всегда согласны, особенно если их перед этим как следует накормить кровью и развлечениями. Он еще что-то говорил – Ангелина не слышала, что, и не понимала. В ушах вдруг зазвенело. Она уже видела, как все больше в зале становится слегка удивленных, наконец, возмущенных, взбешенных лиц – их было меньшинство, но все же немало; и вдруг увидела Валенсио. Он мягкими, крадущимися шагами незаметно приближался к первым рядам – невидимый, абсолютно неприметный. И он, как и она, не слушал и не слышал иерарха. Его сосредоточение выдавало намерения. Руки он держал вдоль тела. Мягкие, плавные, аккуратные его движения…
«Нет, Господи, нет».
Крадущийся охотник. Глаза широко раскрыты, зрачки едва видны – столь сильно он напрягся, всматриваясь во врага.
- …И хочу представить вам ту, кого отныне прошу считать одним из членов моей Семьи – дочь Бескидских, свою Чистоту!
Ангелину кто-то вытолкнул из-за портьеры, и она, неловко пошатнувшись, в кромешной тьме двинулась к иерарху, ничего не соображая и не понимая, что происходит. Сознание ее едва могло сфокусироваться на необходимости как-то перемещаться в пространстве; но инстинкты работали на полную, и они кричали: «Опасность!».
Негнущиеся ноги отказывались повиноваться, а взгляд Ангелины пытался остановить Валенсио. Но тот не видел ни ее, ни кого-либо еще. Его правая рука начала движение вверх, глаза приобрели столь знакомый ей по совместным заданиям прищур…
Это было совсем не как в кино.
Она бросилась между иерархом и Валенсио – точнее сказать, практически упала. Раскрывая руки, как крылья – она лицом стояла к Богуславу, как будто бы прикрывая собой не его – а Валенсио, чья рука все же дрогнула. Но дрогнула слишком поздно - пули летели, и остановить их, кроме тела Ангелины, было нечему.
Лица Валенсио Анжи так и не увидела – зато хорошо рассмотрела лицо Богуслава. В глазах иерарха не было ни тени сомнения, раскаяния или страха. Но, увидев перед собой Ангелину, он удивился. Настолько, что легко поднялись густые соболиные брови, сошлись на переносице галочкой, а руки… руки, узловато ссохшиеся за трехсотлетнюю спячку, державшие смерть тысяч в ладонях, руки, рвавшие на части и ласкавшие до потери памяти – взметнулись к груди. К сердцу.
Желтые сполохи его глаз оказались прямо над Ангелиной, что-то загудело и зашумело – видимо, шокированные зрители внезапной драмы – и свет померк.
…
- Выживучая.
Хоть бы мотнуть головой. Или шевельнуть пальцем. Подать знак. Доказать, что в самом деле выжила.
- Еще как. Долго лежит?
- Да с месяц.
Это длинный был месяц. Для ее вида даже очень. Вампиров отключают через две недели. Даже лучшие врачи кровавого племени не в силах бороться с метаболизмом. Спячка – та же кома. Очень долгий сон, в котором тело не участвует, и разум спит.
Маленькая поправка: ее организм был заражен тягой выжить. Когда разум согласился с неизбежность окончательной и обязательной смертью, тело отказалось повиноваться ему.
Ангелина заперта в своем теле, и успела смириться с тем, что сидит в тюрьме без права на аппеляцию. Она осталась наедине с собой.
Она почти не интересуется миром вовне. С ним больше ничего не связывает, кроме чувства чужой тени рядом, да особых вибраций от голосов. Ужасно раздражают санитары, болгарская попса, вечная трескотня о футболе и турецких проститутках. Не меньше раздражает осознание – не ощущение, ощущения затихли в теле, не способном более воспринимать, - собственной немощи.
Мочиться под себя, не чувствуя и не замечая, получать питание и воздух при помощи приборов, и никакой тебе Венеции. Тело не гниет, не источает запахов, не тратит энергии, оно вообще не участвует в биоценозе. Его искусственно сохраняют таким же стерильным и здоровым, как и в первый день комы. Они называют это «гомеостаз».
Анжи называет это куда более прозаично: «Приехали». И никакого танго, южных пляжей и дальних рейсов в Оклахому. Осталось только вспоминать и гадать как быстро и чем это кончится.
Ангелина начинает понимать, что вечность – понятие сомнительное, ведь прошел лишь месяц, одна луна, а она умирает от скуки. Умирает, но при всем желании не умрет.
Ступор и равнодушие уступили место тоскливому ожиданию. Чтобы хоть чем-то себя занять (а теперь Ангелина не уверена, что входит в понятие «я», ведь ее личность неприлично мала и эфемерна), она повторяет все когда-либо слышанные стихи, отрывки и Писания, сочиняет новое, фантазирует. На мечты прежде не было времени и смелости, так теперь достаточно и того, и другого. Бояться уже нечего, самое страшное случилось. Фантазии помогают провести время с пользой для тупеющего рассудка, не занятого больше связью с реальностью. И воспоминания тоже. Одни перетекают в другие, сливаются, рождают альтернативную реальность, в которой отсутствует понятие времени.
В этой альтернативной реальности она, Ангелина, полна сил и задора, умеет в нужные моменты шутить и смеяться, не забывает красить губы, даже если этого не написано в инструкции и штатном расписании, и носит глубокие декольте и высокие разрезы на юбках. После особо сложных заданий – в мечтах Ангелина справляется блестяще с самыми невыполнимыми – Его Могущество делает ей дорогие и бесполезные подарки, и ее прославляет весь Ночной мир.
И никаких там пуль с сердечниками, девятимиллиметровых, селитры, детонаторов. И точно – нет там санитаров, больниц и катетеров. И это, наверное, даже здорово.
Так проходят еще три месяца. Санитары меняются: любитель попсы уезжает в отпуск на Гоа. Его место занимает ревнивец, каждые пять минут звонящий даме сердца и беспрерывно матерящий ее в трубку.
Фантазии становятся раскованно-бессмысленными. В них она уже побывала за орбитой Юпитера, установила мир на Земле и присягнула на верность галактическому совету. Ей больше нечем отвлечься в персональном карцере своего тела.
И никаких обаятельных мужчин. Никаких – живых, мертвых, предательски-нежных, вкрадчиво-ласковых, упрямых и грубых – и это печально.
Иногда приходит он. К его приходу тело старательно приводят в порядок и украшают, хотя оно и так всегда в полном порядке, в нем нет лишь связи с содержимым, и оно лежит без движения. Словно внутри разошелся какой-то контакт. Восковая кукла. Спящая красавица. Сломанный дроид.
«Мне жаль», - думает иерарх тогда в ее сторону, и, должно быть, рассчитывает на какой-то отклик. Ангелина пытается ответить, и не может. Но его слышит.
От отчаяния хочется… и все, на этом буксует и останавливается ее богатое воображение. Умереть она не может, она уже мертва. А больше ничего не остается. «Наверное, это Ад», - приходит к парадоксальному заключению Ангелина на пятый месяц.
«Рассудим здраво. Его Могущество приходит иногда, - увещевает Анжи себя саму, - Ты сто раз пыталась подать знак. Ты сто раз пыталась очнуться, и не смогла. Твое тело могут лишь положить в склеп, тогда кровь кончится, и ты просто уснешь».
«Чтобы не очнуться».
«Есть другие предложения?».
«Остаться здесь до конца времен».
«Немым памятником скорби иерарха по ручной зверушке? Тебя на органы разберут».
«Глупость. Кому нужны органы обращенной полукровки?».
И Анжи замолкает. Ответить ей на самом деле нечего.
Монологи иерарха становятся все более пространными раз от раза. Немой собеседник его вполне устраивает. Иногда Ангелина не может понять, где граница между мудростью и безумием Богуслава. И это «иногда» становится чаще.