Услыхав вопрос Марины, Антонина Савельевна вначале всплеснула руками, а затем извлекла откуда-то из недр старомодного пальто такой же старомодный огромный клетчатый платок и картинно приложила его сначала к глазам, а затем трубно высморкалась.
— Вот ведь горе-то какое! Помер Петр сегодня ночью, — отдышавшись, сообщила она.
— Как помер? — Ноги помимо воли подкосились, и Марина, рухнув на лавочку рядом с новой знакомой, едва не задохнулась от запаха старости и плохо промытого тела.
— Ну так, — пожала плечами та, говоря жалобно и плаксиво, — плохо стало ночью, сердце прихватило. Он сам «скорую» вызвал, даже до двери дополз, чтоб замок открыть. Там его и нашли. У двери, значит.
Несмотря на горечь известия, в голосе соседки проскальзывали нотки откровенного смакования. Чужая трагедия вызывает разные эмоции, и одна из них, как это ни странно, — эмоция радости. Ликования от того, что это не ее сердце остановилось сегодня ночью. И что это не она была настолько одинока, что некому было открыть эту проклятую дверь и быть рядом в последний момент, держа за руку и пытаясь в последний раз согреть отлетающую душу.
— Господи, — прошептала Марина, и слезы вдруг сами брызнули из глаз.
Она принялась совершенно по-детски смахивать их ладошкой, от чего они, казалось, начинали катиться все быстрее. Может быть, ей надо было навестить его вчера? Сама же заметила, что старик звучит и выглядит по-другому, не так, как обычно. А она отвлеклась на эту опаздывающую хамку, на собственную усталость. Равнодушие. Вот что погубит этот мир, а вовсе не глобальное потепление и пластик, как уверяет Антон.
— Как же он теперь? Это что же, — забормотала Марина, — где же он теперь?
— А я знаю? — вновь пожала могучими плечами Антонина Савельевна. — Приехала машина специальная, вынесли его в мешке закрытом, в морг, наверное, забрали.
— А потом что? — всхлипнула Марина, которой стало горько и тошно от такой вот обыденности бытия. Машина, мешок, морг. Это же все не про Петра Никаноровича, это просто какая-то условная сцена из условного фильма.
— Что «потом»? — непонимающе переспросила старуха. Она заерзала на лавке, устраиваясь поудобнее и вызывая новый приступ удушья у Марины.
— Кто же его в последний путь проводит? Он же одинокий. Нельзя же так, чтобы в общую могилу, не по-людски, — забормотала Марина сквозь слезы, хлынувшие с новой силой.
Как назло! Где тонко, там и рвется, все одновременно валится. Именно сейчас, когда ей так нужны деньги на лагерь для дочери, ей придется часть из них отдать на похороны чужого ей старика. Впрочем, он не был чужим. В последние несколько лет она видела его чаще, чем собственного мужа. И она совершенно точно не позволит ему завершить свой земной путь в одной яме с бомжами.
— Да как же одинокий? Вон сын его приехал, — удивленно ответила Савельевна, кивая на огромную роскошную машину, припаркованную прямо возле подъезда. И тут же спохватилась: — А вы сами кто ему будете?
— Сын? — Марина так и застыла с отвисшей челюстью. У милого Петра Никаноровича был сын, бросивший отца в одиночестве на произвол судьбы? Ну сейчас он у нее попляшет!
Словно шутиха, запущенная умелой рукой в новогоднее небо, Марина взвилась и громко потребовала:
— Номер квартиры?
— Тридцать пять, — растерянно доложила Антонина Савельевна, решительно отказывавшаяся что-либо понимать.
Нудный и противный сноб Никанорыч, не жаловавший соседей и цедивший сквозь зубы лишь приветствия при встрече, долгие годы жил в полном одиночестве. А тут вдруг такой крестный ход, не успел покойничек остыть. Неужели наследство какое оставил? Хотя что с него взять? Пальто молью траченное?
Но любопытство жгло изнутри. Если бы не больные ноги, не дававшие ей подняться выше собственного первого этажа, Антонина Савельевна наверняка последовала бы за странной женщиной, со всех ног бросившейся в подъезд и так и не ответившей на вопрос, кем она приходится покойному, но рыдавшей так искренне, что сомневаться не приходилось — они близко знакомы. Может, любовница? А что, кого сейчас удивишь такой разницей в возрасте? Ай да Никанорыч, ай да сукин сын! Так вот почему он игнорировал все ее попытки свести знакомство поближе.
Не утерпев, старуха с трудом поднялась с лавки и, опираясь на толстую палку, заковыляла к подъезду в надежде уловить хотя бы драгоценные крупицы потенциального скандала.