Показания учительницы совпали с показаниями родителей. В конце беседы Кауш достал из портфеля листок тетради и показал его Брянцевой. Она близоруко сощурилась, поднесла его к глазам.
— Роза писала, а исправления мои. Откуда это у вас? — невольно вырвалось у нее.
— Мы нашли листок на месте преступления. Из него был свернут кулечек. Нам важно знать, зачем он понадобился девочке. Возможно, вы и раньше у нее видели такие кулечки?
— Нет, раньше никогда не видела… А в кулечек она хотела что-то положить, наверное.
— Само собой разумеется, для этого и делают кулечки. Но что именно?
Этого учительница не знала.
Заглянул Петр Семенович и сказал, что дежурный нигде не может разыскать Пояту, хотя все село обошел. Когда дверь за председателем закрылась, Будников с хитроватой усмешкой обратился к Каушу:
— А я ведь догадываюсь, Аурел Филиппович, зачем вам понадобился лейтенант, — для обыска. Да ведь и я могу произвести его, в свое время приходилось.
— Так то в свое время, Алексей Христофорович, а сейчас вам этим заниматься вроде неудобно.
— Очень даже удобно. У нас ведь как: если собака след не берет — сам ищи. Служба такая. А Пояту отвлекать не стоит, пусть занимается своим делом.
— Ну что ж, — согласился Кауш, — дело, как говорится, хозяйское. А теперь пора нам встретиться с Пысларем. Столько о нем узнали, что просто не терпится лично познакомиться. И вам — тоже, я так почему-то думаю.
Будников улыбнулся:
— Вы совершенно правы, давно мечтал побеседовать откровенно с Виктором Матвеевичем. Боюсь только, что светской беседы, как пишут в книгах, у нас не получится.
Минут через тридцать раздался осторожный стук в дверь. Слегка наклонив голову, как бы опасаясь задеть верхнюю перекладину проема, медленно вошел высокий худой человек и остановился в нерешительности посредине комнаты. Кауш попросил его подойти поближе, предложил стул. Человек осторожно присел и оглянулся по сторонам.
— Пысларь Виктор Матвеевич? — на всякий случай осведомился следователь, вглядываясь в его худое, плохо выбритое лицо с нездоровой, серой кожей.
Несмотря на погожий летний день, посетитель был одет в старый, неопределенного цвета, пиджак.
— Он самый, — хрипловатым голосом негромко, но, как показалось Каушу, с оттенком вызова отвечал Пысларь и замолк, ожидая, очевидно, продолжения.
— У нас к вам, Виктор Матвеевич, такой вопрос: вы ремонтировали недавно свой дом?
— Да, ремонтировал, крыша прохудилась… А в чем дело?
— А лес где достали?
— Как где? — снова удивился Пысларь. — На лесоторговой базе в городе. Петр Семенович помог, спасибо ему. Так что все законно. У меня и документы есть. Могу показать, они дома лежат…
— Пока не надо. А где записки, которые вам дал Гаврилов насчет леса?
— Дома, где же еще. Я и без них, записок этих, все достал. Не нужны оказались.
— Хорошо, — вступил в беседу Будников, — сходите домой и принесите. А мы подождем, Виктор Матвеевич.
Пысларь не возвращался довольно долго. Следователь уже было забеспокоился, но подполковник с уверенностью сказал:
— Придет, деваться ему некуда.
Действительно, вскоре снова раздался осторожный стук в дверь. Пысларь еще на ходу растерянно развел своими длинными худыми руками.
— Все перерыл, нигде нет этих самых записок… Носил их во внутреннем кармане пиджака… вот этого самого, потом, помню, положил их на стол в кухне. Затерял, видно, где-то…
Будников и Кауш внимательно наблюдали за выражением его изможденного болезнью и алкоголем лица, но оно ничего, кроме растерянности, не выражало. Аурел достал из портфеля записки, о которых шла речь.
— Эти?
Пысларь долго рассматривал их и наконец удивленно подтвердил:
— Эти самые. Откуда они у вас, если, конечно, не секрет?
— Не секрет, Виктор Матвеевич, не секрет, — спокойно пояснил Аурел. — Эти записки обнаружены на месте убийства Розы Зоммер. Как они там оказались?
В глубоко сидящих, отливающих нездоровым блеском глазах слесаря отразился не испуг даже, а панический ужас. Чтобы его скрыть, он стал тупо рассматривать лежащие перед ним клочки грубой бумаги, потом вытащил из кармана пачку «Ляны» и, не спрашивая разрешения, закурил. Все молчали. Пысларь что-то тяжело обдумывал. Наконец, неприятно двигая острым кадыком на длинной жилистой шее, выдавил: