— Не помешает, конечно, однако седых мужиков вон сколько, и в совхозе, и в Заднестровске. Я вот тоже скоро совсем поседею, — пошутил следователь.
— Мы с бригады начнем, а там видно будет.
Единственным седым в полном смысле этого слова мужчиной в бригаде оказался Григорий Гонца. Именно он косил сено поблизости от того места, где нашли труп. Сильвия Караман вспомнила:
— Проходила я мимо и еще крикнула: «Дед косит, баба вяжет».
— А что же это за баба снопы вязала? — в тон ей спросил Кауш.
— Таня Стацюк.
Таня подтвердила: именно так все и было, а потом, около двух часов, Гонца ушел и больше не появлялся.
Кауш и Мировский опросили всех женщин бригады. На них обрушился поток слов, бурных эмоций, и в этом потоке нужно было выловить самое существенное.
Незаметно подкрались сумерки.
— Так и не пообедали сегодня, Владимир Иванович, — сказал Кауш, когда все разошлись и они остались одни с майором.
— Да, не успели… Я сейчас…
Мировский отсутствовал довольно долго и вернулся не один, а в сопровождении пожилого кряжистого человека в не по сезону теплой куртке и с двустволкой в руках, вероятно сторожа. Он недоверчиво уставился на Кауша своими голубыми выцветшими глазами и строго спросил:
— А вы, извиняюсь, кто будете, уважаемый?
— Следователь прокуратуры.
— Следователь, значит, — с сомнением повторил человек с ружьем. — А, может, такой же следователь, как этот — майор милиции? А ну, предъявите документы! — тоном, не допускающим возражений, потребовал он, отступая к двери и снимая с плеча ружье.
Кауш не сдержался и рассмеялся. Вслед за ним рассмеялся и майор. Человек смотрел на них холодно и подозрительно.
— Да что случилось, черт побери, объясните, наконец! — Аурел переводил взгляд с растерянного лица Мировского на сердитое лицо сторожа.
— Понимаете, Аурел Филиппович, хотел сорвать несколько помидоров, а он и пристал. — Майор кивнул на сторожа.
— И правильно сделал, однако…
— Так бы сразу и сказали, — сменил гнев на милость страж совхозного добра. — Я бы сам, окромя помидоров, еще кое-чем угостил. А то самовольничаете. Не годится… Вы и вправду из милиции? — снова засомневался дед.
Чтобы не томить бдительного охранника неизвестностью, предъявили ему удостоверения. Он внимательно рассмотрел их, успокоился и исчез. А минут через десять появился снова. В одной руке по-прежнему держал ружье, в другой — сумку. На столе появились огромные пунцово-красные помидоры, зеленый лук, брынза, полкаравая высокого крестьянского хлеба. Лукаво подмигнув, сторож извлек из своей необъятной сумы бутылку с заткнутым кукурузным початком горлышком. Кауш и Мировский молча наблюдали за его приготовлениями.
— Не побрезгайте, люди добрые.
Отказаться — значит обидеть, да и не было повода для отказа. И теплые, разогретые на солнце помидоры, и острая брынза, и кисленькое красное винцо — все показалось необычайно вкусным. Разговор сам собой зашел о Суховой. Тимофей Олареску, а это был он, тот самый, о котором только что рассказывала Мелания Катан, разлил остатки вина и тихо сказал:
— За упокой ее души. — Помолчав, добавил: — Душевная была женщина Надежда Павловна, мир праху ее. И как чуяла, что так кончится…
— Почему чуяла? — переспросил Аурел.
— Боялась, стало быть, черта какого-то седого…
— А кого она имела в виду?
— Трудно сказать. Мало ли седых… вот и я седой тоже. — Старик снял соломенную шляпу и обнажил совершенно седую голову.
— Мош Тимофте, вы, я вижу, человек бывалый, бдительный, — польстил сторожу Кауш. — Постарайтесь все-таки вспомнить что-нибудь. О ком могла говорить Надежда Павловна?
Похвала явно пришлась старику по душе. Он молодецки расправил грудь и важно произнес:
— В разведке служил, два года… Как сейчас помню, стояли мы на берегу Днепра… Вызывает нас полковник и дает приказ…
Он настроился на воспоминания, но Кауш деликатно прервал его и вернулся к теме их разговора.
— Ничего такого не хочу сказать, — после некоторого раздумья сказал дед, — но в бригаде Суховой только один седой — Гонца Григорий. Он на совхозной бойне убойщиком раньше служил, а потом в охранники подался. Вместе работали. Однажды ночью, осенью дело было, дождь шел, темень — хоть глаз выколи, спрашиваю Григория: «Не страшно, мол, тебе, не боишься?» А он усмехнулся, вытащил вот такой нож (старик показал руками, какой именно длины был нож) и отвечает: «Из любого кишки выпущу, если кто тронет». Я у него еще два ножа видел, тоже длинные. Говорит, остались от старой работы, на бойне… — со значением закончил старик.