Вести с Доброва — Набгольца меня радовали не меньше, чем известия о начинающемся восстановлении московского партийного центра. Конечно, это все знаменательные признаки близкого и широкого сдвига. Преодолев мелкие, мутные, стоячие заводи, начинаем выходить на течение. Далеко еще до могучих быстрин, но уже понемногу на помощь гребцам приходит волна, и нашу лодку начинает забирать и подхватывать бегущий поток. Выходим, выходим на течение…
Наша сегодняшняя явка складывается неудачно. Из назначенных товарищей никто, кроме Клавдии и меня, не явился.
Как всегда, тяжелый камень ложится на душу. Тревожишься: не провал ли? Клавдия стала успокаивать:
— Может быть, помешал праздник… Я сама подумывала: не вернуться ли, — очень много толпится народу возле магазина, на улице и во дворе.
Вспомнились стихи пятого года:
Мы собрались уже уходить, как появился Степа. Он торопился на явку. А «заскочив», стал торопиться рассказать, зачем пришел. Рассказав же, стал торопиться скорее уйти, чтобы бежать еще куда-то:
— Делов охапка, еле везде поспеваешь, хоть летай.
Обжившись в московской обстановке и втянувшись в нашу работу, Степа с недавних пор впал в постоянную спешку. Около него вился рой «неотложных» дел. Ему не сиделось на месте. Однако в его постоянной спешке не было ничего суетливого, не было ни беспокойства, ни встревоженности, ни неудовлетворенности. Он даже радовался, что ему надо торопиться. Он был в приятной для него стихии, как, наверное, птица приятно чувствует себя в быстром полете. Он нашел любимое занятие. Я бы сказал: он торопился без чувства торопливости и хлопотал всегда со смыслом и вкусом.
— Вот дело-то какое, Павел, как бы вам рассказать в двух словах… тороплюсь-то я сейчас очень. Это было на крылечке у входа в чайную. Разговорился я с одним. Он стоял в задумчивости возле двери, не то ждал кого, не то нет, а сам весь оборванный, в отрепьях, как взглянешь — нищий. Ан нет, рабочий оказался. Я первый начал разговор. Чего, думаю, лицо у него такое скорбное, а глаза умные и смотрят гордо, смело? Из каких он, думаю, и чего такая дума на лице? Я ведь большой «приставала»! Не могу я, товарищи, на месте сидеть, не могу работать только среди тех, кто возле меня, в цехе… Люблю потолкаться среди новых, незнакомых, а особенно среди самых, как говорится, серых. Дразнит меня Тимофей: «Неутомимый следопыт, говорит, ты, Степан!..» Ну, позвал я того человека в чайную, заказал пару чаю. Он первым делом говорит: «Платить я буду в доле, всяк за себя, а иначе ни к чему». Разговорились. Он откровенный, оттого, что наболело много на душе у него. Служит при красильной фабрике, чернорабочим, из подсобных по заводскому двору… Их там много, и живут они в особых спальнях за Серпуховской заставой. Вчера был у него на этих спальнях: господи ты боже мой, мы и в Серпухове того не знали, не видали. А ведь Москва! Сердце сжалось у меня. Нищета, нищета ужасная! Люди до того оборванные, прямо не верится — все в лохмотьях; в чем работают, в том и спать ложатся, а многие без белья, на голом теле прямо рваная рухлядь. И сплошь никто ни читать, ни писать не умеет. Ну, чего тут делать? А уж коли я пристал, то не отстану. И что же думаете? Настроение оказалось самое крепкое. И как они хотят услышать настоящее революционное слово! Очень интересуются. И все там накалено. Самая жгучая ненависть к «порядкам». Ну, думаю, вот к таким сунулись бы ликвидаторы с разговором насчет сделочек со Столыпиным, им, этим иудам, здесь рабочие прописали бы по первое число, навертели бы им хвосты!
Потолковали мы там по душам. И они просят: «Очень, товарищ, одолжишь — сведи ты нас с настоящими, которые бы подсказали нам, научили… И чтобы без обмана, без вранья, как нам жить и можно ли сделать, — спорили мы тут меж собой, — можно ли сделать, чтоб еще при нашей жизни или хоть бы нашим детям скорее петлю с шеи сбросить и зажить по-людски, а не так, как мы сейчас живем, вроде скотины… в стойлах и в запряжке с ярмом».
Знаете, Павел, я рассказал Тимофею: «Вот, говорю, Тимоха, тебе бы туда». А он отвечает, что у него самого в подрайоне тоже объявились за последнее время связи с чернорабочими. Так кого же, Павел, дадите на эти спальни за Серпуховской?
— Сам пойду с тобой для начала. А потом посмотрим. Может, ты один справишься, Степан… Конечно, посоветуемся, подскажем тебе, вместе наметим линию. Выходит, значит, что вширь забираем, самые отсталые начинают распрямляться…
Мы условились со Степаном сегодня же с ним встретиться в «технике» — у Ивана Семеновича, в фотографии «Русь», добуду у него какую-нибудь одежонку позасаленнее и отправимся за Серпуховскую заставу.