Я дал ему слово обязательно познакомить его дочь с хорошими девушками, — посоветуюсь с Клавдией и Соней.
— Скажите им о моей Дуняше. Шестнадцатый год ей пошел недавно. Она тихая, хорошая, ничего дурного от нее они не увидят, благодарная будет за всякое доброе слово. Уж похлопочите, человек милый.
Как только я расстался с Ильей Ермиловичем, откуда-то вырос Степа. Оказалось, что он все время не выпускал меня из виду.
— Почему вы так, Степа?
— Не хотелось от вас уходить… И просьба тоже к вам: поручите, товарищ Павел, мне работу с чернорабочими. По-моему, стачка у них обязательно будет. А я немножко уже знаю, как это дело с отсталыми надо начинать и как осторожно подготовлять. И Илья Ермилыч мне нравится. И ему со мной легче будет. Человек он самостоятельный, я ему не буду в тягость: при мне он будет считать себя головою дела, и советы от меня его не обидят. А я, уж будьте спокойны, всю душу вложу. Подготовим стачку и выиграем ее! Выиграем!
Соображения эти мне показались дельными. Я согласился. Степа расцвел.
— Вот от такого дела, Павел, прямо как крылья вырастают за плечами… Ей-богу, право.
До встречи с Клавдией оставалось еще время. Я зашел в фотографию «Русь». Ивана Семеновича не было, но его «ассистент» выдал мне оставленный в шкафчике мой сверточек с книгой Ленина по философии и с парой белья.
Затем я «переехал» на новую квартиру: водворил сверточек в комнатку в шесть шагов по диагонали. По привычке, оставшейся от многократных сидений в тюрьме, я относился к каждой комнате, в которой мне предстояло поселиться, как к тюремной камере, и первым делом примерял, можно ли в ней «гулять» по диагонали и сколько это составит шагов.
Хозяйку предупредил, что сегодня, для начала, приду поздно.
— Кипяточку?.. Нет, спасибо, кипяточку не оставляйте.
ГЛАВА XX
Сияло солнце. Буйно взметались к небу на вольном, веселом ветру густые вихри пыли. И весь город был залит торжествующим, непрерывно льющимся дребезжанием железных шин пролеток по булыжным мостовым.
Московская весна ликовала. С нею ликовал и я. Наверное, оттого еще, что научился не признавать над собой власти преходящих, мелких житейских забот. Конечно, и у меня их много, конечно, и мне они мешают жить, но они не владеют моим сознаньем и не управляют моим настроением.
Заходить в Тургеневскую читальню не понадобилось — у самого входа мне пересекла дорогу Клавдия. Я взял ее под руку и заставил повернуть назад. По бульварам мы пошли вниз, к Трубной, а оттуда вверх, к Пушкину.
Мы шли долго не разговаривая. Я только сжимал ее руку крепче и крепче, держа повыше кисти. Шерстяная коротенькая ее перчатка еле доходила до запястья. Перчатка была старенькая и сильно вытянулась, мои пальцы поэтому легко пробрались к ладони Клавдии и грелись вместе с ее рукой.
— А ты согласна, — сказал первый я, — чтобы теперь все переменилось и стало у нас с тобой совсем не так, как было до сих пор?
— Скажи прямее. Я не знаю, то же ли самое я думаю, что ты хочешь сказать.
— Конечно, ты думаешь о том же самом, что и я! Но мне не хочется произносить те слова. Лучше я скажу тебе так: то, что мы с тобой видимся, — это сейчас исключение, а то, что мы подолгу не видимся, — это сейчас правило. А должно быть все наоборот! Поняла?
Она рассмеялась:
— Хочешь, я скажу проще?
— Скажи, — ответил я, трепеща от радостного ожидания.
— Нет, передумала… Не скажу. Да и зачем? Ты же сказал все так ясно и так понятно… Я поступлю, Павел, так, как ты захочешь.
Я сжал крепче ее кисть в своей руке. Я рассказал ей все о махаевце и об опасности для нее лично.
— Ну что же, Павлуша, зайдем сейчас к Ангелу, он, конечно, у себя.