Я отправился к Тимофею. Вызвали Ветерана. С волнением я рассказал о встрече с Викентием.
И Тимофей и Ветеран одинаково отнеслись к моему рассказу, — оба остались совершенно спокойны. Тимофей даже пожурил меня дружески:
— Чуть побольше бы тебе выдержки иметь, Павлуха.
— Викентий — это еще не закон, — сказал Ветеран. — Почитаем резолюции ЦК, и обязательно надо увидеть, какова позиция товарища Ленина. А пока будем продолжать работать на позиции общепартийной декабрьской конференции восьмого года. Их, слава тебе господи, никто пока не отменил. А там сказано ясно, что борьба идет за старые наши революционные цели, за укрепление нашей партии, как она сложилась в революционную эпоху. Да и свой разум у нас не волк съел. Чего уж так горячиться нам из-за Викентия! Мое мнение: подождем, присмотримся. А в пятерку Викентия и Михаила примем. В случае чего найдем ума и одернуть их.
На переговоры с Благовым и со Слезкиным о суде над махаевцем товарищи согласились, хотя, так же как и я, не верили в удачу, но и не усмотрели большого вреда, кроме напрасной потери времени. А сразу же открывать войну с Викентием из-за не столь важного вопроса ни Тимофей, ни Ветеран не считали умелой тактикой.
Тимофей рассказал, что сегодня к нему зашел из Пресненского района Климов, тот самый друг рабочего Шумкина, у которого я был и который мне сообщил о поездке Шумкина с тридцатью двумя рублями за границу для встречи с Лениным. Климов принес Тимофею новость: пресненцы и бутырцы, получив от исполнительной комиссии Московского комитета наши данные о махаевце, напали случайно на его след и установили, что он поселился где-то вблизи Покровского-Стрешнева. Об этом дали уже знать Василию.
Самообладание и уверенность снова вернулись ко мне.
Викентий перестал казаться мне зловещей тучей, закрывшей весь горизонт. И как только вернулось ко мне самообладание, фигура Викентия сразу же обрела границы и свою относительность. Я уже начал различать, в чем у него сила и в чем слабость. Он изощрен в полемике. Опыт у него за плечами долголетний. Но его наблюдения складывались и шлифовались в замкнутой интеллигентской среде. Он хорошо владеет отвлеченной логикой, но недостаточно чуток, недостаточно мужествен и отважен, чтобы уловить, открыто принять и тут же осилить всегда новые и почти всегда неожиданные доводы жизни. С другой стороны, такие, как он, всегда рискуют оказаться в беспомощном подчинении у факта. Житейский поток несет их, как щепку, у них едва ли найдется бесстрашие плыть против течения к цели, которая еще скрыта в дымке будущего.
Когда я пришел на новое свое жилье, радушная хозяйка спросила, «не надо ли чайку», немножко посетовала, что я так поздно, и сообщила, что комната рядом со мною «тоже сдана нынче, будет у вас соседочка, как мне сказывали, девушка тихая, порядочная и строгая». Она назвала Клавдию по тому имени, какое ей досталось по паспорту, сфабрикованному нашей «техникой». Быстро Иван Семенович выполняет свои обещания!
Но я принял эту новость без радости, а скорее с беспокойством. Слишком смутно и тревожно было на душе.
Когда я стал засыпать, все воспоминания дня, слившись, послушным роем улетели далеко и заменились одним видением: ночь, забор, я переправляю Клавдию в сад, бегу по тропе за нею…
ГЛАВА XXII
Для переговоров со Связкиным и Благовым о суде над махаевцем я отправился в помещение профессиональных союзов и наткнулся там на неприятное нововведение: при входе у лестницы в антресоли сидел «чин» в полицейской форме и спрашивал «документы личности».
Не торопясь, я предъявил билет члена «Профессионального общества рабочих печатного дела имени первопечатника Ивана Федорова». Билет был написан на имя, значащееся в моем фальшивом паспорте.
«Чин» не удовлетворился. Я показал членскую книжку «Клуба общедоступных развлечений». «Чин» задумался:
— А паспорток?
Показал и «паспорток».
Несмотря на новые строгости, народу в помещении было немало. Чувствовалось необычное оживление, особенно среди меньшевиков. Как будто какой-то ветер извне нагонял высокую волну. В коридорах густовато слоились благообразные шпики с резкими клеймами глупой унылости на лицах и с какой-то шаркающей настороженностью в глазах. Но общая приподнятость переплескивалась через шпиков, как волна на море переплескивается через неповоротливые камни. Всюду слетались неожиданно стайки людей, быстро перешептывались и мгновенно разлетались врозь. Видно, сюда дошла какая-то острая новость.
Мне попался навстречу Степан. Ни о какой новости он не слышал. По-видимому, это только меньшевистский секрет.