— Что ж, можно и сейчас запрячь. Что ж, можно и пару лошадей. А откуда я вам возьму целую пару? И зачем вам именно сейчас, фельдъегеры вы разве?
Запрягли нам все же пару лошадей. Смотритель попросил:
— Потрудитесь кто-нибудь один из вас вписать в подорожную книгу требуемые сведения: месяц, число выдачи проходного свидетельства, по какой надобности едете, и дальше там увидите сами, в графах помечено.
— А нельзя ли вам? Вам привычнее, — попытал его Сундук.
Смотритель ответил:
— Не мной так заведено, на всех станциях такой порядок — сами проезжающие пишут. Да нам и некогда.
Я вписал «требуемые сведения» и все переврал. Это хорошо, если на всех станциях «такой порядок».
И мы поехали. И от станции к станции все то же однообразие. Объявления, «высочайшие повеления», зевающие стражники, нервные смотрители, а иногда, впрочем, нервные стражники и зевающие смотрители. И потянулись ночи, длинные, северные ночи, с очень короткими промежутками дней, дней бледных, мглистых от мороза.
Очень долго, мне показалось — половину суток, мы ехали по низкому берегу Пинеги, местами спускаясь на лед. Неистовый, бешеный, рвущий и обжигающий северо-восточный ветер все время сдирал и сбрасывал снег с правого, высокого берега, и тот стоял оголенный, как торчащая корявая стена, весь красный, весь огненный не то от красного камня, не то от красной глины.
— Ну, край! Ну, краище! Чистая сказка! — сказал Сундук. — Богатства тут всякого небось чертова тьма.
Даже когда погасло усталое, малокровное тундровое солнце, яркая краснота берега не погасла, — она, немного побурев, продолжала тлеть под беззвездным белобрысым небом.
За городом Пинегой, в большом селе, когда мы подъехали к почтовой станции, двое младших стражников вывели из волостного правления ссыльных и стали рассаживать их на двое розвальней. Наш ямщик крикнул ямщику передних розвальней:
— В какую сторону? Тот ответил:
— На Мезень, с этапными.
Сундук мне шепнул:
— Вываливайся скорее… и в избу! Не налететь бы на стражников, которые тебя знают.
Мы мигом выскочили из саней и побежали к почтовой избе. Я краем глаза заметил, а больше почувствовал, догадался по грохоту шагов на ступенях крыльца, что из волостного правления выходит старший стражник. Но в группе ссыльных прозвенел девичий смех, прозвенел так задорно, как вызов морозу. Чему она смеялась, эта девушка? Но смеялась она счастливо и беззаботно. Невольно я остановился и посмотрел на нее. И наши взгляды встретились. И я сразу узнал про нее все, и она сразу все поняла про меня. «Несомненно, это наша, это наш человек…» А она взглядом мне сказала: «Понимаю — вы, несомненно, наши! Понимаю, — улепетываете, понимаю. И желаю вам успеха». И мы оба сейчас же перевели глаза на стражников: весело жить нам на свете, господа стражники, а вам невесело. Но тут и мне стало невесело. Я узнал старшего стражника: это был «наш», мезенский, отъявленный палач и негодяй, виртуоз по всяким издевательствам, правая рука нашего мезенского исправника, «нашего», черт бы его побрал!
Успел ли он узнать меня или нет? Ах, этот смех, эти умные, лукавые глазки, на которые я засмотрелся! Надо скорее спасаться в избу.
Вот я уже на крыльце почтовой станции. Никто меня не окликает. Очевидно, стражник не заметил или не узнал. Но как не оглянуться, — поймать бы еще раз этот веселый взгляд и посмотреть еще раз в эти веселые глаза! И я оглянулся. Оглянулся и стражник на меня. А девушка сверкнула — неодобрительно, порицающе и отвернулась.
— Проезжающая комната нынче занята, половицы чинят. Не обессудьте летней половиной, — объявила нам вся закутанная в тряпки женщина с лицом, обмазанным жиром.
— Позовите смотрителя, — приказал ей я.
В «летней половине» стены трещали и стонали от волчьего холода; седой иней, как курчавая пакля, проступал в щелях между тесовинами и как будто слегка дымился.
Я рассказал Сундуку о стражнике. Сундук решил, что надо произвести разведку и любой ценой скорее отсюда выбраться.
Через несколько минут разведка Сундука сообщила, что, во-первых, старший стражник не спешит отправлять этап и зачем-то заходил к смотрителю; во-вторых, быстро отсюда уехать не удастся — лошадей нет, в конюшне только фельдъегерская тройка.
Сундук решил попробовать поговорить со смотрителем: почему, мол, нарушены правила, почему, мол, помещены в «проезжей» какие-то гостящие у смотрителя родственники?
— Мы ему сейчас в этот чирей и кольнем булавочкой.
Смотритель, когда его Сундук «колол булавочкой» и «разыгрывал по нотам», кипел от негодования, но порядочно струсил.