— Вы претендуете, — сказал он с польским акцентом, — но надо же иметь уважение к гонору человека.
Сундук ответил:
— Я уважение к вашему гонору имею.
— Имеете?
— Имею.
— Докажите!
— Докажу.
— Мы беспокоим вашего товарища, кричим здесь. Выйдем в сени, — предложил смотритель.
Они вышли.
Скоро Сундук вернулся.
— Все улажено. Дает фельдъегерскую тройку. И уже запрягать начали. Вконопатил ему красненькую. Десять целковых взял, а? Человек весь из лоскутков сшитый: холуй из шляхтичей.
И вдруг Сундук взглянул в оконце нашей каморки.
— Стражник идет к крыльцу. Не к нам ли? Что же делать? Меня-то не знают. А с тобой что делать? Тебя-то он узнает, если войдет сюда.
Я быстро лег на широкую лавку, лицом к стене.
— Сундук, я болен, лихорадка у меня, слышишь?
— А, черт! Снизу, у ног, мех шубы виден, может узнать.
Сундук сорвал с себя ватную курточку и прикрыл мне ноги и подол шубы.
— И еще тут чертова твоя шапка, заметная! Давай ее мне в карман. А голову чем бы прикрыть?
Он снял пиджак и накинул его мне на шею так, чтобы не видно было воротника шубы.
— А лицо загораживать не надо: подозрительно будет.
Сундук остался в одной дырявенькой фуфаечке. Стражник, войдя, застал его приседающим.
— Жарко? — спросил стражник.
— Да, гимнастику делаю, привычка, по утрам.
— А это? — стражник показал на меня.
— Вместе едем. Лихорадка. Озноб. Трясет его. И все ему дремлется.
— Гм… сами можете лихорадку схватить раздемшись. А куда оба едете?
В оконце кто-то постучал кнутовищем и крикнул:
— Трофимов, этапные промерзли!
Стражник ответил:
— Не велики господа, пущай померзнут. — А потом опять обратился к Сундуку: — Куда оба едете-то?
Сундук сказал.
Снаружи снова постучали.
— Трофимов, лошади иззябли.
— И лошади твои не велики баре, подождут.
Вошел смотритель и объявил Сундуку:
— По вашему приказанию фельдъегерская тройка заложена и подана к крыльцу.
Стражник так и осел:
— Фельдъегерская?!
Смотритель отрапортовал:
— Фельдъегерская, согласно предъявленных документов, как едущим по экстренной казенной надобности.
— Трофимов, давай, давай! — опять поторопили снаружи.
— Ну, прощайте. Люблю поговорить, но не держать же лошадей на морозе.
И стражник отбыл.
Чем ближе подъезжали мы к Архангельску, тем оживленнее становилось на тракте. Все чаще встречались и обгоняли нас лихие подводы со стражниками, солдатами, урядниками, становыми, чиновниками.
Это совсем было не то, как мы от Мезени до большого тракта неслись по пустынным просторам, по полям, по лесам, по оврагам, и гулял кругом только ветер, и шумели над нами высокие ели, и надо было только держать в себе спокойное, ровное мужество; мысли текли, глубоки и чисты. А теперь раздражало это суетливое шнырянье подвод взад и вперед. И эта мышиная возня теребила внимание, взвинчивала беспокойство, заставляла все время быть начеку.
В Холмогорах, на почтовой станции, был густой людской водоворот. И особенно мундиров много. Мы не рискнули здесь предъявить наши подорожные и требовать лошадей. Не заходя в станционный дом, завернули по соседству в чайную под вывеской: «Трактир Дунай без распития питий», решив попытаться там найти не казенную, а вольную подводу до Архангельска.
Половой в валенках и в розовом ситцевом жилете поверх выпущенной синей рубахи, схватив какую-то отымалку, вымазанную в саже, лихо смахнул со стола лужи чаю, подмигнул и заговорщицки спросил:
— Вам кипяточку в норме или женатого?
— То есть? — удивился Сундук.
— Горяченького или холодного? Белого-с или цветного?
— То есть? — опять не понял Сундук.
Половой пояснил:
— У нас — без распития питий! Но в чайниках для кипятку, что посетителю требуется, подаем. То есть, извините, водку. Понятно, не всем, а чистым посетителям. Когда же требуют мадеру, портвейн, наливки, то подаем в чайных чайничках, в маленьких, — наливаете — и будто чай, а из больших водку наливаете, будто кипяток. Из здешних кое-кто так пристрастились, что смесь делают из нашего «кипятку» и «чаю».
За столиком рядом тощенький мужичок и угрюмый парень, весь в прыщах, наливали себе в чашки только из большого чайника, хотя на столе стоял и маленький чайничек, полагающийся для чая. Парень называл тощего «Вдовый».
— Пей, Вдовый, не стесняйся.
Вдовый же восторженно рассказывал: