Я подумал: наверное, опытный конспиратор что-нибудь нашел бы в моем положении, а я не знаю, что можно найти, оттого что я неопытный, зеленый подпольщик. Я продолжаю идти, и жандарм подходит ко мне ближе. И вот у меня мелькает решение: резко повернуть к путям, броситься под стоящий товарный состав, перебраться через канаву, пробежать открытое пространство, — а там Двина, там черная пустыня, там вмерзшие барки и суда, там я потеряюсь, как песчинка, во мгле и изморози. Жандарм — немолодой, начинающий жиреть, лицо отекшее, где же ему угнаться за мной, а пока он достанет револьвер, я уже буду под прикрытием товарных вагонов на линии. Решаю так и поступить.
Нужен ведь один миг, всего один миг решимости: быстрый скачок в сторону путей, затем я буду под вагоном, а там бежать, бежать, и я скроюсь. Но почему-то во всем теле полное оцепенение. А жандарм уже приближается ко мне. Мы поравнялись, не смотрю на него, а он, чувствую, пристально в меня всматривается, всматривается и проходит мимо. Я дохожу до вокзальной двери, делаю поворот, мы снова встречаемся и снова расходимся. Проходя мимо Проши, я встретился с ним взглядом и прочитал в его глазах, что он восхищен моей выдержкой.
Как только подали наш поезд, я забрался в вагон. Сундук из толпы как-то сердито мотнул мне головой и сделал престрогое лицо. Что это обозначало, я не понял. Проша вошел за мной и сел рядом на скамейку. Мы оба были весело настроены. Казалось, что уже все сделано и что мы уже миновали все архангельские рифы и скалы, но вдруг мы обнаружили исчезновение Сундука с платформы. Что с ним? Куда он пропал?
Проша выходил посмотреть на платформу, на вокзал: нигде никаких следов Сундука, — мелькнул перед посадкой в толпе и как сквозь землю провалился. Я встревожился. Но за какую-то минуту до отхода поезда, когда уже вокзальный колокол начал звонить, — последние три звонка, — Сундук вдруг возник из небытия, сел против меня с усмешечкой в глазах, лицом к выходу.
Колокол отзвучал. По правилам должен был сейчас же задребезжать обер-кондукторский свисток к отправлению. Проша поднялся, чтоб проститься и уйти. Но свистка не было. И вдруг я вижу — у Сундука сбегает с губ усмешечка и лицо становится окаменелым. Что случилось? Смотрю на Прошу — он побледнел, в глазах растерянность. Как будто кто дернул меня за ниточку, я обернулся назад, к выходу: в дверях стоял жандарм. Он прокашлялся, помялся и вышел.
Проша начал пожимать нам руки — мне и Сундуку — и даже, забыв все предосторожности, пробормотал что-то вроде «Поздравляю». Сундук так сердито сказал ему: «Тебе пора», что это было сердитей всякого пинка. Проша убежал.
Что означало таинственное появление жандарма, чего он хотел — этого мы так и не узнали. Прогремела обер-кондукторская трель, прокричал паровоз, и колеса загромыхали, мы поехали.
— Куда ты исчезал, Сундук? — спросил я.
— Запомни: садиться в поезд нашему брату надо в самый последний момент.
Архангельск пройден! Следующий капкан мог ждать нас только в Вологде. У нас и билеты были до Вологды. Так уж повелось по ссыльному преданию, что все бежавшие на Москву и южнее избирали маршрут через Вологду на Петербург. Это затем, чтоб миновать Ярославль, опасный, кишевший шпиками-филерами перевал. В Ярославле железнодорожного моста через Волгу не было; надо было высаживаться из поезда на левом северном берегу, переезжать Волгу по льду и отправляться дальше с Московского вокзала, — удобная цепочка пунктов для слежки. Говорили: на десять бежавших прямо на Москву восемь «проваливались» в Ярославле.
Наш вагон был почти пуст, темен. Желтел один закопченный фонарик. Окно было черно. Теперь уж я не мог заснуть, как в прошлую ночь на стружках у Проши. Слушая стук колес и свист ветра, я думал о Москве, думал о Москве. Теперь уже едем, едем, и Москва с каждым часом ближе. Теперь побег уже не мечта, теперь уж я верю, что бегу и, может быть, добегу. Ах, добежать бы!
И теперь я разрешил себе подумать о Клавдии, в которую был влюблен перед арестом. Она в Москве. Пока не уверился в удаче побега, я старался не думать о ней. А теперь как будто отодвинулся какой-то заслон, и вижу: вот я вхожу, вот встречаюсь с ней, вот я говорю, и она отвечает мне.
Когда я был в шестом классе, я заметил ее однажды на улице. Я шел утром в училище и сосредоточенно считал, сколько шагов от моего дома до женской гимназии на Новой Басманной: точные данные требовались для разрешения в классе какого-то спора, по которому меня выбрали судьей. Почти перед самой гимназией я столкнулся с Клавдией, поднял голову, заметил ее, она улыбнулась, и я тогда же про себя дал ей кличку «вздернутый носик» — и сбился со счета шагов.