— У меня тоже нет телевизора.
— Ну, вам, с вашей зарплатой на телевизор скопить — раз плюнуть, не то что мне. Я техник-лаборант, шестьсот получаю, да муж тысячу (в тогдашнем масштабе цен), от таких денег не каждый месяц отложишь, все на еду уходит, прямо смешно, никаких последствий. Все мои подруги сбережения имеют, а я нет. Я только так говорю — хозяйственная, но нет, это я постряпать хозяйственная, а экономить я не умею, для этого не создана, я люблю, чтобы деньги не считать, чтобы по ветру летели деньги. Я ресторан люблю посещать. Для чего и жить, если себе отказывать, детей нет, скоро конец молодости, правда? Лорка, она здорово экономная, ну да ей и надо, все-таки одинокая, муж у нее ушел, слышали? Ушел к какой-то зануде, оставил двух детей, Маша и Миша, — ужас какая трагедия, я даже плакала, честное слово, ведь это...
Она не договорила, потому что пришел удар — глубокий, красивый, бархатный. Стекла лениво отозвались.
— Звуковой барьер, — сказала Томка.
— Нет, тол, килограммов двести, — поправила Лида.
— Ну так вот, я и говорю: ведь это очень трагично, когда муж уходит от жены! Прорабатывали его, но без результата. Я своего вот так держу: он только одним глазом посмотрит на женщину, я и то не пропускаю, говорю: не смотри. Он смеется: никто мне не нужен, кроме тебя, макака. Любит. Я его тоже люблю, только я не такая уж темпераментная, я и в девушках целоваться не любила, особенно когда страстно целуются, я этого не выношу, наверно, оттого, что очень худая, как вы думаете? Вы вот тоже худая, наверно, тоже не особенно страстная?
Лида не успела ответить: в дверь постучали.
— Кто там? — спросила Тамара.
— Можно войти?
— О боже, мужчина! — засуетилась Томка, засовывая под матрас какой-то предмет туалета. — Входите!
Вошел майор Скворцов — весь подобранный, сапоги блестят, ремень с портупеей затянут до предела.
— Лидия Кондратьевна, я за вами.
— Почему за мной?
— Если я правильно понял обстановку, вы еще не обедали. В здешней столовой время обедов кончилось, а время ужинов еще не началось. Но я, вступив в переговоры с персоналом, решил эту проблему. Приглашаю вас к столу.
— Ладно, сейчас иду. Только мне надо умыться и переодеться.
— Сколько времени вам на это понадобится?
— Минут десять.
— Отменно. Ровно через десять минут жду вас в вестибюле.
Скворцов откозырял и вышел.
— Какой интересный! — воскликнула Томка. — Это ваш поклонник?
— Что вы! Мы с ним сегодня только познакомились.
— Тем лучше. Я таких мужчин очень люблю: в точности мой вкус! Дома я себе не позволяю, соблюдаю семейный очаг, а здесь — отчего нет? На серьезное нарушение не пойду, а так — потанцевать, посмеяться — не вижу ничего дурного. Мужчина интересный, рост высокий, я это люблю, хотя сама вышла за низенького, и лицо интеллигентное, хотя прелести особой нет, но зато сразу виден ум, правда?
— Пожалуй, да. Я как-то не обратила внимания.
— Зато он на вас очень даже обратил, поверьте моему опыту. Я всегда вижу, кто на кого обращает, это у меня как ясновидение, даже муж говорит. Он только еще успеет подумать в направлении, а я уже ревновать начинаю. Все чтобы было мое, каждая мысль и каждое дыхание: вот как я понимаю семейную жизнь!
— Где здесь можно умыться?
— Во дворе налево, корыта такие стоят с умывальниками. Я вас провожу, хотите?
— Нет, спасибо, найду.
Пока Лида умывалась, прошло еще два удара. Вообще воздух в Лихаревке был насыщен ударами, и пора было уже не обращать на них внимания.
5
— Пока не достроен Дом офицеров — а судя по замыслу, это будет дворец, — я вынужден кормить вас в предприятии общественного питания, которое лучше всего характеризуется русским термином «живопырка».
Майор Скворцов говорил очень по-своему: бегло, складно, щеголевато, голосом, натянутым как струна, с каким-то даже легким дребезгом на гласных. Как будто звон невидимых шпор молодцевато сопровождал каждое слово. Наверно, из-за контраста манеры говорить и содержания все вместе выходило почему-то очень смешно. «А он ничего, — подумала Лида Ромнич. — Хорошо, что он за мной зашел».
Столовая помещалась в нескладном одноэтажном здании с грибообразной пристройкой. У входа росло деревце на подпорке с тремя жалобно растопыренными ветками. Пыльные серо-зеленые листья, скрученные от жары полутрубочками, словно просили пить. На дереве висел плакатик: «Старший техник-лейтенант Неустроев».