Майор Скворцов подозвал к себе Теткина.
— Кто такая? — спросил он вполголоса, указав подбородком на женщину.
— Это? Лидка Ромнич, наш конструктор. Мировая баба, даром что тощая. А ты разве ее не знаешь?
— Что-то слышал. Из группы Волкорезова, по боевым частям?
— Ага.
— Я думал, Ромнич — мужчина.
— Многие так думают. А как она тебе?
— Больно уж некрасивая.
— А по-моему, ничего. Впрочем, я уже привык.
Из служебного здания вышел высокий вялый летчик в обвисшем комбинезоне. Скворцов подошел к нему.
— Послушайте, где тут все ваше начальство?
— А что?
— Мы с группой сотрудников и багажом прибыли для специального рейса в Лихаревку. Полетный лист у меня. Вылет назначен на шесть сорок. Почему не дают вылета?
Скворцов говорил с военным щегольством, подчеркивая официальность и беглость речи. Летчик, не отвечая, уминал табак в трубке.
— Кто командир корабля? — спросил Скворцов.
— Ну, я, — неохотно ответил летчик.
— Я вас спрашиваю, когда вылет?
— Когда полетим, тогда и полетим.
Скворцов обозлился:
— Потрудитесь отвечать, как полагается, и назвать себя.
Летчик неохотно вытянулся:
— Командир корабля лейтенант Ночкин.
— Так вот, товарищ лейтенант, я вас спрашиваю: почему задерживаете рейс?
Летчик снова обмяк в своем комбинезоне и задумчиво сказал:
— Погоды не дают.
— Ерунда! Я справлялся на метео: погода есть. В чем дело?
Лейтенант Ночкин указал трубкой на Лиду Ромнич:
— Членов семейства на борт не беру. Не имею права.
— Что за бред! Это не член семейства, а конструктор боевых частей. Конструктор Ромнич. Неужели не знаете? Эту женщину во всем Союзе знают.
— Не знаю, — сказал Ночкин. — Все равно — женщина. С женщиной на борту не полечу. Пока не будет специального распоряжения.
— Так она же внесена в полетный лист! Смотрите, под номером пять — Ромнич Л.К.
— Мало ли что внесена. В полетный лист и кошку внести можно.
Ночкин стукнул трубкой по колену, отвернулся и пошел к небольшой двустворчатой будке, ярко сверкавшей на солнце свежими буквами «М» и «Ж». Не туда же за ним идти? Скворцов вернулся к ожидающим.
— Что там за задержка? — спросил генерал.
— Командир корабля лейтенант Ночкин отказывается брать женщину на борт.
— А разве с нами женщина?
— В некотором роде. Ромнич, конструктор боевых частей.
— Вот уж истинно сказано, — съязвил Чехардин, — «где кончается порядок, начинается авиация». На вашем месте поставил бы я этого Ночкина по стойке «смирно», по уставу, как положено стоять перед старшим по званию...
— Нет, — возразил Скворцов, — это, знаете, не в духе наших авиационных традиций. Устав уставом, а командир корабля при всех обстоятельствах персона грата. На него словно бы устав не распространяется... Впрочем... Поговорили бы вы с ним, товарищ генерал!
— А я чем могу помочь?
— Все-таки генеральские погоны...
— Ну, ладно уж. Иверскую подняли, — сказал генерал, вставая, и двинулся в сторону будки.
— Эх, авиация! — опять желчно поддразнил Чехардин. — Это даже у Теркина отмечено: «Лишь в согласье все подряд авиацию бранят...»
— К сожалению, на пушке не полетишь.
— Что верно, то верно.
— Вот увидите, генерал Сиверс его уговорит.
Тем временем лейтенант Ночкин уже возвращался из будки. Генерал Сиверс подошел к нему. Ночкин вытянулся, держа трубку у колена.
— Здравия желаю, товарищ генерал.
— Здравствуйте. Если не ошибаюсь, лейтенант Ночкин?
— Так точно, товарищ генерал.
— А это что у вас, лейтенант Ночкин? — спросил генерал Сиверс, указывая тонким, ехидно искривленным пальцем на самолет.
— Самолет, товарищ генерал.
— А, самолет? А я думал — летучий мужской нужник.
— Какой нужник, товарищ генерал?
— Мужской. Знаете? «М» и «Ж». Напрасно вы на дверце своего самолета не изобразили «М». Было бы куда проще.
— Я вас не понимаю, товарищ генерал, — мучаясь, сказал Ночкин. — Это самолет, а не нужник.
— Нет, видимо, зрение вас обманывает, и это именно нужник.
Ночкин стоял, мрачно уставившись в землю.
— Вы шутите, товарищ генерал?
— Что вы, это не я шучу. Это шутка великого математика Давида Гильберта. Слыхали про такого?
— Никак нет, товарищ генерал!
— Ну, вот, — горестно вздохнул Сиверс. — Придется мне заняться вашим образованием. Слушайте. В прошлом столетии знаменитая женщина-математик Эмми Нетер, ранга нашей Софьи Ковалевской... тоже не слыхали?
— Никак нет, товарищ генерал.
— Эх вы! Так вот, когда Эмми Нетер баллотировалась в профессора Геттингенского университета, ученые мужи вашего типа отклонили ее кандидатуру: она-де женщина, а членом университетского сената женщина быть не может. Узнаете аргументацию, а?
— Так точно, товарищ генерал.
— И тогда великий математик Давид Гильберт, о котором вы никогда не слыхали, что не мешает ему быть великим, задал вопрос председательствующему. — Тут генерал быстро и отчетливо произнес несколько слов по-немецки. — Вы меня поняли, лейтенант Ночкин?
— Никак нет, товарищ генерал. Английский с школы не повторял, подзабыл.
— К вашему сведению, это был не английский, а немецкий, и означало это следующее: «А что, сенат разве баня, что в него нет хода женщинам?» Не правда ли, остроумно?
— Так точно, товарищ генерал.
— Ну, а теперь, вооруженный передовой теорией, я полагаю, вы полетите с женщиной на борту?
— Полечу. Извиняюсь, товарищ генерал.
— Кстати, усвойте, лейтенант Ночкин, поборник патриархата: говорить «извиняюсь» невежливо. Это значит: «извиняю себя», «снимаю с себя вину». Люди воспитанные говорят: «Извините» или «Извините, пожалуйста», а по уставу: «Виноват». Поняли?
— Понял. Извиняюсь, товарищ генерал. Разрешите идти?
— Что ж делать с вами. Идите.
Ночкин лихо повернулся через левое плечо и направился к самолету. Генерал Сиверс вернулся на площадку для курения.
— Ну как, товарищ генерал?
— Все в порядке — полетит. В таких случаях лучше всего поразить воображение.
— Спасибо, выручили, товарищ генерал.
— Не стоит благодарности.
Началась погрузка в самолет. Ящики осторожно вносили по трапу.
— Не кантуй! — орал Теткин. — Я тебе покантую!
Лида Ромнич стояла рядом и с величайшим страданием глядела на ящики. Тут только Сиверс заметил, какие у нее большие серые, какие печальные глаза. И не так уж она дурна, как показалась ему с первого взгляда. Только очень уж худа — до болезненности. На запястье левой руки так и ерзал тонкий ремешок мужских часов. Брюки на ней были смяты под коленками, но и в этих мятых брюках было что-то изящное. Главное, как-то просто стояла она на земле — просто и твердо. «Какая самодовлеющая женщина», — подумал Скворцов.