— Чертовы байкеры заправляют наш товар в бензобаки вперемешку с бензином. Своим выхлопом они отравляют людей.
Смертник сбросил несколько килограмм, напоминал вяленую рыбу.
— Ты верно спятил.
Он не слушал.
— Выбирают жертву на пустом шоссе и грабят, пока водитель в бреду пытается не сойти с ума.
Коридор с одним поворотом напоминает лабиринт для умственно отсталых. У тебя нет вариантов. Поезд всегда идет по рельсам, остается смотреть, куда он приведет. Лабиринт быта состоит из контрольных точек, соединенных временем в пути. Нога отзывается пульсирующей болью. Смех превратился в фон, наложившийся на всю мою жизнь. Видимо, это была комедия. Я смотрю на свои ноги — возможно, единственный фрагмент реальности, которым я могу управлять.
Мы зашли в магазин в самый час пик, что означало присутствие и других покупателей. Я взял себе банку лимонада, небольшую. Инсулиновый скачок — меньшее, что мне нужно сейчас. Через несколько часов я буду в изоляторе. За поясом смертника я заметил спрятанный ствол.
— Зачем ты взял это с собой? — я указываю на пояс, — я видел, что там у тебя.
— Если ты про мой хер, то он не отстегивается, извиняй.
Смертник достал сигарету и закурил.
— Проверяю пожарку, — пояснил он. — Насколько этот магазин соответствует стандартам безопасности.
— Ты мудак, просто знай. Сорвавший мне вечер мудак.
Мы читаем состав на пакете молока. Он пьет только с жирностью не больше двух процентов. Думает, там меньше лактозы. Чтение дается непросто. Люди начинают оглядываться. Они слышали про ту перестрелку. Спустя некоторое время я понимаю, что мы наебались с жирностью. Здесь три процента.
Три процента его разозлят.
Выстрел гремит прямо над ухом.
Нужно поискать еще.
Люди бегут, толкая меня от стеллажей с молочной продукцией. Я пробираюсь сквозь них, хватая первый попавшийся пакет с молоком. Сейчас расплачусь, и мы уйдем. Я узнаю человеческое лицо в том, что осталось от головы кассира. Фиолетовый пиджак, зачем же он его надел в этот день.
— Первое убийство, как первый секс — стояк каменный, а кайфа ноль, — Смертник делает глубокую затяжку, — пацанам расскажешь, что было круто. Себе скажешь, что не будешь повторять, — он стряхивает наросший пепел. — Потом повторишь еще много раз.
Его слова всегда врезаются в мозг, как будто я печатная машинка в руках камикадзе. Как мне забыть это? Звук тлеющей сигареты скрипит на фоне мертвой тишины. Или это эхо от выстрела. Теперь я буду всегда его слышать где-то на фоне. До конца дней. Мы достаем из кассового аппарата несколько купюр — жалкое зрелище. На первый взгляд, они ничем не пахнут, вопреки рассказчикам о морали. Я не сдаюсь. Я должен докопаться до истины. Чем пахнет мораль?
Она пахнет гречишным медом.
— Полиция знает про нас, Смертник! Они уже поняли, что произошло.
Мне становится плохо. Я так не хочу в тюрьму. Там очень плохо кормят, а эти пытки невинных душ — сложно сохранять здравомыслие, представляя, как вчерашнего отличника раскалывают паяльником. Он признается в убийстве соседки, которую видит впервые в жизни. Люди поверят в это и на могильной плите, рядом с его именем, появится надпись, нацарапанная гвоздем. Убийца.
— Откуда такая информация? — на его переносице появляются очки. Он с умным видом пересчитывает купюры.
— У них детекторы на запах меда. Здесь все провоняло.
Он пишет в блокноте какие-то цифры. Значок интеграла определенно свидетельствует о познаниях в математике. Он сует купюры в задний карман, и мы начинаем двигаться к выходу. Смертник кричит, чтобы я не забыл взять хлеба, дома совсем нечего жрать. Выживание — прежде всего.
Нас повязали через пятнадцать минут. Сначала они не хотели открывать огонь, потому что в руках у меня была какая-то женщина. Я прихватил ее между торговых рядов. Она висела на руке.
— Напряги ноги, дорогая, рука скоро отсохнет, — повторял я ей.
Я выронил ее, и тут же мое плечо пронзила острая боль алого цвета. Модная рубашка была испорчена. Я провалился на время в темноту, из которой, вероятно, не стоило вылезать.
Свет моргает, проблемы с проводкой или моими глазами? Сквозняк впивается мелкими иглами. Открыто окно или дверь на балкон. Может, ветер только в моей груди…
Кто такой Метафизик?