– Искать, – говорил со стоном Петр, – найти ее и узнать, что она уже жена другого, что проклятый ее насильник уже надругался над ней! Найду ее и убью!
– Нешто она виновата?
– Ай, я мучаюсь, Павел! Сил моих нет!
И Петр плакал, как малый ребенок, вспоминая невинную чистую любовь, мелькнувшую, как луч в непроглядной тьме.
Атаман Золотаренко, глядя с удивлением на Петра, восклицал:
– От же гарный хлопец! Он не жалует ляхов, як добрый казак! Так их, подлых! Гуляй, казак!
И все дивились удали Петра, не замечая, что в ней и отчаянье, и злоба, и беспощадная месть.
Нет Анели! Нет даже следа ее. Случалось, весь день истратив в поисках, Петр ночью предавался мрачному отчаянью и утром являлся перед своим полком угрюмый, бледный, с ярко горящими глазами.
Солдаты смотрели на него с почтением и говорили:
– Не поздоровится сегодня ляхам, коли дело будет!..
Война окончилась, и еще более убитый, мрачный возвращался Петр в Москву. Последняя надежда была утрачена – надежда хоть случаем найти Анелю. Теперь она уже пропала для него невозвратно. Это сознавал и друг его, Тугаев, стараясь хоть чем-нибудь рассеять грустные думы Петра.
Часть вторая
Тяжелые времена
I
Воры
Верстах в восьми от Москвы по Можайской дороге, если свернуть немного влево, можно было видеть просторную избу с широким двором и зеленой елкой у высокого крыльца. Это был заезжий двор, хозяином которого был здоровенный мужик с черной окладистой бородой и быстрыми глазами, по имени Никита Владимиров, прозвищем Свищ.
Поздно вечером в январе 1659 года он запер крепко-накрепко двери в избу, заслонил окна ставнями изнутри и со своим прислужником спустился в просторный погреб, где они быстро принялись за странную работу.
Егорка, рыжий парень лет двадцати шести, разжег стоявший в углу погреба горн, а когда разгорелись в нем уголья, Никита вытащил медную полосу и стал наклеивать ее.
Красный свет горна бросал на этих двоих людей свой отблеск, и они, сильные, высокие, казались заплечными мастерами, испачканными кровью.
– Раздувай, раздувай, Егорка, – говорил Никита, поворачивая на угольях полосу меди. – Будя теперь! Тащи молот да клеймо. Скоро, бесов сын, чертово отродье!
Егорка бросился в угол подвала и тотчас появился вновь с тяжелым кузнецким молотом и двумя железными стойками.
– Укладывай! – приказал Никита.
Егорка поставил одну стойку на наковальню, Никита тотчас наложил на нее полосу, а Егорка прикрыл ее другой стойкой аккурат одна против другой.
– Бей! – сказал Никита.
Егорка взмахнул молотом и ударил что было силы.
В медной полосе образовалось круглое отверстие величиной с нынешний пятак.
– Важно! – со смехом сказал Никита. – Валяй дальше!
И они снова накаливали полосу, укладывали ее и били молотом. Работа подвигалась медленно, но с каждым ударом из полосы меди выбивалась медная полтина, которую в ту пору, по приказу государеву, велено было считать за серебряную.
Никита взялся уже за вторую полосу, когда со двора раздался оглушительный лай цепных собак, и почти тотчас в люк заглянула жена Никиты Лукерья и сказала:
– Никита, кто-то ломится! Ругается страсть как и даже в дверь лупит!
Никита отбросил полосу, Егорка опустил молот, и в тишине до них отчетливо донеслись могучие удары в дверь.
– Ишь дьявол! – выругался Никита. – Ну, я ему! Заливай уголья, Егорка, да пойдем!
Егор быстро плеснул в горн водой, и уголья, зашипев, погасли. В погребе стало темно.
– Захвати молот, – сказал Никита и полез из погреба, следом за ним и Егорка.
Когда они вошли в избу, стук в двери принял такой угрожающий характер, что казалось – вот-вот дверь разлетится щепками. Собаки надрывались от лая, но не могли вырваться за забор и помешать буянам.
Никита стал о бок двери и осторожно открыл волоконое окно. В темноте зимней ночи он увидел три фигуры, из которых одна усердно молотила в дверь.
– Стой, Панфил, – раздался голос, – поищем обручника какого, да им и саданем!
«Ишь, дьяволы!» – испуганно подумал Никита и закричал:
– Кто там? Чего ночью надобно?
Бой в дверь прекратился тотчас.
– Откликнулся, леший! – послышался один голос.
– Отворяй, что ли! – раздался другой. – Али православных заморозить хочешь!
– Да кто вы?
– Поговори еще! Государево слово знаешь? – со смехом ответил третий голос.
Никита в ужасе отшатнулся, но тот же голос произнес успокоительным тоном:
– Да брось кочевряжиться, Никитка! Отвори, а то петуха сейчас тебе пустим!
– Мирон! Кистень! – вскрикнул Никита.