Он вернулся домой успокоенный и тотчас позвал к себе сыновей, запершись в горнице, они с час времени толковали про срамное дело и потом, уговорившись, разошлись.
В тот же день ввечеру по городу ходили бирючи[20] от князя и громким голосом выкрикивали:
– Князя Теряева дочку скрали, и тому, кто вора укажет и ее сыщет, от князя награда положена в сорок рублев!..
– Князя Теряева дочку скрали, слышь! – пошли по Москве толки, и все сочувственно вздыхали и жалели старого князя.
Друг за другом ехали к нему князья и бояре и утешали его.
Князь Голицын, первый щеголь того времени, зять молодого князя Терентия, сказал ему:
– Ты не хмурься, царь сказал, что нет порухи на вашем имени, и я не в обиде, искать же сестру не буду!
Терентий презрительно взглянул на него.
– Честь тебе и роду вашему, – сказал он гордо, – что породнились с нами, а ты не в обиде!
Голицын вспыхнул:
– Наш род старше вашего!
– Да ты глуп больно! – ответил Терентий и отошел от него.
Князь злобно посмотрел ему вслед и промолвил:
– Добро! Попомню я тебе это!
Петр рыскал по городу, мыкая свое горе; ему казалось, что теперь Катерина Куракина не посмеет и думать о нем. По виду только все сочувствуют, а сами завтра же загнушаются ими.
Рыская по городу, он заехал и в полк.
Там он встретил Тугаева. Петру показалось, что Тугаев побледнел при виде его и словно бы хотел скрыться.
«Началось!» – подумал Петр и с горечью сказал:
– Али, Ильич, меня чураться хочешь?
– Что ты? Что ты? – испуганно произнес Тугаев. – Я к тебе еще больше с дружбой своей. Беда у вас?
– Ой, беда! – ответил Петр, опускаясь на лавку. – Коли бы встретил я обидчика нашего, кажись, руками бы горло перервал ему!
Тугаев вздрогнул.
– Серчает батюшка? – тихо спросил он.
Петр махнул рукой.
– Чего ж? Нешто сердцем горю помочь? Известно, сторожей передрали, девок тоже, да что в этом!
– А ее… – Тугаев запнулся, – сестру-то твою… прокляли?
– Нет, – ответил Петр, – может, она силком взята! Разве можно такое на душу брать! Ты чего? – изумленно спросил он Тугаева, который вдруг бросился ему на шею.
Тугаев не мог совладать со своей радостью при этой вести. Всем ведомо, что не будет счастья и покоя, если проклянут отец с матерью, и он замирал от страха за любимую Анну. И вдруг – нет этого страха!
– Брат ты мой названый, друг любезный, – заговорил он, обнимая Петра, – и горько мне за вас, и хотел бы я помочь вам в беде вашей!
Петр просветлел.
– Ищи сестру! – сказал он и, опять затуманившись, прибавил: – А мне горе какое! Тебе как брату родному поведаю! – И он рассказал про свою внезапно вспыхнувшую любовь к княжне Куракиной и про свои разрушенные надежды.
– Их род и так стариннее нашего: местами не потягаешься, а тут еще как-никак, а все ж поруха на имени!
Тугаев вспыхнул.
– Николи этого быть не может! – громко сказал он. – Слышь, царь обелил вас, а он куражиться будет, нет, Петр, не бойся! Хочешь, я сватом пойду к князю?
Петр повеселел.
– Сегодня узнаю!
И вечером он виделся с княжной и, жарко целуясь, говорил с ней.
– Что же? Не отречешься от меня за такой срам в доме нашем?
Княжна нежно прильнула к нему.
– А в чем срам? И батюшка говорит, что грех да беда на кого не живут! Слышь, твоего отца, сказывают, в детстве скоморохи скрали? Правда?
– Правда, моя рыбка! – ответил радостно Петр и спросил: – Так говорить батюшке, засылать сватов?
– Шли! – прошептала она, жмурясь от его поцелуев.
И Петр повеселел.
Терентий по-иному взглянул на это дело, поразившее его ужасом. Он увидел в этом перст Божий, наказующий их за отступничество, за никонианство поганое. И в этом мнении его укрепили Морозова и Аввакум.
– Со всеми такое будет, – говорил Аввакум с пророческим жаром, – иному позор, иному болезнь тяжкая, смерть, иному пожар или увечье, а всем голод, мор, смятение! Идет антихрист и несет с собой печали и скорби, а Господь распаляется гневом! Так-то, миленький! – окончил он и ласково прибавил: – А ты в семье своей за всех молельщик, молись за их пакостность и проси у Господа отпущения им, а сам исподволь, полегонечку наущай их, указуй, наставляй!
И Терентий, вернувшись домой, с жаром молился, чтобы Господь отпустил их роду вину отступничества.
– Не ведали, что творили! Отпусти им, Господи! – твердил он, усердно отдавая поклоны.
В то же время на службах и на дворе княжеского дома шли непрерывные разговоры. Говорили о наказанных холопах и девках, говорили об объявленной княжей награде и обсуждали возможность побега или кражи.