– По милости Божьей и молитвами родителей наших, по силе нашей, в убогом дому нашем были завсегда отворены настежь ворота для странных, убогих и нищих. Были тогда и Меланьи, и Степаниды, и Карпы, и Александры. Ныне же никого нет!
– Ну-ну, поищем! Ларион Иванович, делай сыск!
Дьяк Иванов, худой как щепа, с острой козлиной бородкой, щурясь и шмыгая носом, стал шарить по всем углам, вошел в чулан и вдруг нащупал женское тело.
– Здесь! – закричал он и поспешно спросил: – Кто ты есть?
– Я князя Петра жена, Евдокия Урусова!
Словно ошпаренный выскочил дьяк из чулана. Был он думным дьяком и хорошо знал, что за сила князь Петр.
– Чего ты? – спросил архимандрит.
Дьяк только тряс головой.
– Тамо… тамо… княгиня Урусова!
– Княгиня Урусова! – воскликнул изумленный архимандрит, но тотчас принял важный вид и грозно сказал:
– Спроси, как крестится?
– Не смею! – ответил дьяк. – Нас до Морозовой посылали!
– Спрашивай, волчья сыть! – заревел Иоаким.
Дьяк трусливо заглянул в чулан.
– Кккак… крестишься, княгинюшка? – замирающим голосом спросил он.
– Так! – твердо ответила Урусова и вытянула руку со сложенными двумя перстами.
– Ай-ай-ай! – загнусил дьяк. – Что же теперь делать?
– Побудь да поблюди их, а я живо! – сказал архимандрит и, выйдя из дому, спешно поехал во дворец. Царь ждал его со всей думой.
– Государь, – сказал Иоаким, кланяясь, – как повелишь: там сестра ее Евдокия, княгиня Урусова. Обе сопротивляются крепко.
– Возьми и ту! – угрюмо ответил царь и глянул на князя Урусова. Тот не повел и бровью[24].
Иоаким вернулся.
– Ну, боярыня, – сказал он ей строго, – понеже не умела жить ты в покорении, но в прекословии своем утвердилася, а потому царское повеление постигнет тебя, и из дому ты изгоняешься. Полно тебе жить на высоте, сниди долу, встань и иди отсюда!
– Скорбна ногами зело, старче, – насмешливо ответила Морозова, – ни стоять, ни ходить не могу!
– А ты, княгиня?
– И я тож!
Иоаким покраснел от досады.
– Эй! Посадите их на стулы и вон несите!
Люди тотчас ухватили сестер, посадили их на кресла и понесли вон из горниц.
– Матушка! – раздался крик ее сына, и он подбежал к ней.
– Иди прочь! – закричал на него дьяк.
– Дайте проститься! – в первый раз взмолилась Морозова и обняла своего сына.
– Прощай, Иваша! Прощай, сокол мой!
Мальчик плакал. Их разлучили насильно.
Потом заковали обеих сестер и вместе с креслами посадили их в подклети.
Терентий тотчас въехал во двор, едва скрылись царские слуги. Он подбежал к клетям и страстно прижался лицом к двери.
– Мати, благослови и меня на страдания! – вскричал он.
– Благословляю тебя на жизнь в миру! – нежно и ласково ответила Морозова. – Иди, Терентий, прочь теперь. Неравно увидят, и тебе худо будет!
Через два дня взяли Морозову в Чудов монастырь и привели в палату.
Там заседал целый синклит. Митрополит Крутицкий Павел был во главе, сидел тот же Иоаким, думные дьяки и много попов.
– Феодосия, чадо мое! – ласково заговорил Павел. – Опомнись! Наговорили это тебе старцы и старицы, а ты довела себя до такого поношения!
– Не старцы и старицы, а слуги Христовы! – ответила Морозова, не вставая со стула, на котором сидела.
– О, овца заблудшая…
– Вы заблудшие, а не я!
– Не перебивай речи…
– И слушать вас зазорно!
– Истинно ты бесом обуяна, – с горечью сказал Павел, – ответствуй спроста. По тем служебникам, по которым царь причащается, и благоверная царица, и царевич, и царевны, причащаешься ли ты?
Морозова только усмехнулась.
– Известно, нет! Потому я знаю, что царь по развращенным Никоном изданиям служебников причащается.
– Как же ты об нас всех думаешь? – с гневом вопросил Павел. – Что? Мы все еретики?
– Ясно, что все вы подобны Никону, врагу Божию, который своими ересьми как блевотиной наблевал, а вы теперь его скверненье подлизываете!
– Так ты не Прокофьева дочь, а бесова!
– Я дочь Христова!
– Врешь, бесова! В железа ее!..
Ее ухватили и, спешно заковав в кандалы, надев цепи на шею, повлекли через весь Кремль в подворье Печерского монастыря, где и посадили в яму.
Она же пела и славила Господа.
Княгиню Урусову заточили в Алексеевском монастыре, где ее мучили и терзали старицы, заушая ее, лишая пищи и всячески глумясь над ней за ее упорство.
Терентий страдал и уже не мог скрыть от людей своих страданий. Лицо его осунулось, глаза загорелись лихорадочным блеском.
Царь пытливо посматривал на него и качал головой или хмурился. Прежде Терентий прикрылся бы улыбкой или отвел взгляд. Теперь же он дерзко, вызывающе взглядывал в ответ, словно ожидая опалы и радуясь.
24
Достойной внимания, что князь Урусов при всей своей силе не оказал никакой заступы жене своей, а напротив, как бы даже поощрял ее в упорстве. Не хотел ли он попросту избавиться от нее?..