Царь нахмурился:
– Что же они делают? Али мало им, что в клетях по монастырям сидят?
– Всем, государь, соблазн, – заговорил с жаром Иоаким, – теперь возьми эту Евдокию…
Князь Урусов опустил голову.
– Что она творит? Господи Владыко! Теперь ей наказали мы беспременно в церкви нашего чина службу стоять. Так что ж? Не идет! Ноги, слышь, не служат. Ну, ее на рогожу и волоком тащут, а она-то ругается. А народ видит это и соблазняется.
Царь кивнул.
– Ну а та? Морозова?
– И того хуже! Теперь, слышишь, со старицей Меланьей что ни день видится, письма от нее подметные. Где та старица, ищем и сыскать не можем. А она, боярыня, у себя в железах сидит и поет гласом великим на всю обитель. А то сквернословит! Ей говорят: тихо! А она еще громче. Народ прямо под окнами толпой стоит. В пору палками гнать…
Царь гневно нахмурился:
– Ох, эти мне две супротивницы! Ну что с ними сделаю? Услать их надо куда от Москвы далее, в крепкие железа заковать, за запоры посадить.
Терентий не вытерпел и вдруг сказал:
– За что, государь?
Терентий был белее вешнего снега.
– Веруют так они и за то страждут, – твердо ответил он, – а в чем провинились пуще того? Сделали дело татебное? Воровством, знахарством промышляли? Убийством жили? Гляди, сколько убогих и скорбных приютила у себя боярыня. Не гнушалась в чумное время ходить за больными. Нищих оделяла. Что свеча горела перед Господом! Смилуйся, царь, над нею!
И Терентий вдруг, к общему соблазну, упал в ноги царю.
Царь встал, пылая гневом.
– Что говоришь, безумный! – закричал он. – А супротив меня она не шла? Не поносила меня и святых отцов? Не сказывала, что я по-бесовски верую, а она истинно? Али это не в упрек ныне, своему царю перечить?
Патриарх подал едва заметный знак.
– Как веруешь? Как крестишься? – завопил вдруг Иоаким, бросаясь к Терентию.
Все замерли. Терентий медленно встал и вопросительно взглянул на царя.
Царь отвернулся и глухо повторил:
– Как?
– Так! – звонко и решительно ответил Терентий, подымая два пальца.
Тяжкий вздох пронесся по Грановитой палате.
– Опомнись, князь! – закричал испуганно Шереметев.
Царь махнул рукой.
– Не маленький он!
И, обратившись к Теряеву, грозно сказал:
– Род ваш немало оказал услуг мне и всегда прямил, не то бы огнем спалил я тебя за отступничество! Теперь же иди с глаз моих и жди дома моего решения. Иди!..
Терентий низко поклонился царю и пошел из палаты. Лицо его было светло и радостно.
– Сподобился! – шептал он, ликуя.
Старый князь сидел погруженный в размышления, собираясь идти ко сну, когда в горницу вошел любимец его Антон и остановился в дверях.
– Чего тебе? – спросил князь.
– Государь, Антропка приехал. До твоей милости!
– Какой такой Антропка?
– Запамятовал, государь! Антропка – это стремянный князя Павла!.. Приехал он…
– А-а! Ну что ж? От Аннушки весть какая! Что ж, зови!
Антон вышел и через минуту вошел со стремянным князя Тугаева. Антропка стал на колена и стукнулся лбом об пол.
Князь милостиво кивнул ему.
– Ну, вставай! Сказывай, с чем прислан, откелева? Что князь Павел? Что дочушка?
Антропка встал и нерешительно почесал затылок.
– Ну, чего ж ты?
Князь взглянул на него пристально и вздрогнул.
– Али беда какая? Что? Говори…
– Князь-то наш… – начал Антропка.
– Что с ним?
– Приказал долго жить…
Теряев откинулся и широко перекрестился.
– Царство ему небесное! Что с ним приключилось?..
– Утоп! – тихо ответил Антропка.
Князь побледнел.
– А дочь? Едет?
– А княгиня до тебя послала меня. Скажи, гыт, что я постриг приняла и…
– Что? – не своим голосом закричал старый князь и бросился к теремной лесенке. – Ольга, подь сюда!..
– Ты врешь, холоп? – закричал он на перетрусившего стремянного.
– А вот и грамотка от нее, и волосы ее тут! – сказал он, протягивая вынутую из-за пазухи тряпицу.
Князь жадно схватил ее, развернул, отбросил толстую косу, что змеей упала на пол, и, сломав печать, стал разбирать грамоту.
– Пошел вон! – через минуту проговорил он Антропке.
Тот мигом скрылся.
Князь читал исповедь измученной души.
Грамота, видимо, была написана кем-то иным, монастырским четким почерком, и только подпись Анны свидетельствовала верность послания.
Она писала про свой грех, открывала страшную тайну мужа, его смерть и оканчивала послание: «И мне, грешной, ноне только молитвы и за свою, и за него душеньку. Господь милосерден и простит грешника, а я за его молельщица навеки!»