Закончив говорить, Марта наконец-то отпустила ее многострадальную руку и, помахав на прощанье, двинулась вдаль по каменистой дороге.
Солнце вызолотило верхушки сосен и подобралось к верхушкам берез, когда Пелагея увидела дом. Он был как подбитый ворон, с клювом, направленным в небо. О том, сколько предстоит работы, лучше было не думать. Стены обновить — раз, выпилить новую мебель — два, переложить половицы — три… Пелагея тряхнула кудрями. Сейчас не это важно.
Как Теору в чувство привести? Вон она, горемычная, на руках у Незримого. До сих пор без сознания. Голова откинута, волосы струятся долу белопенным каскадом. На пальце блистает чистый изумруд. Но Незримый на нее и не смотрит совсем. Ведь души в ней не чаял. А теперь как будто подменили его. Ох, наплачется девочка, когда очнется…
За изгородью обнаружилась дверь, которую нещадно выдрали вместе с «мясом» и швырнули в траву. Ведущая к дому тропа была исхожена вдоль и поперек. Мелкие следы, вероятнее всего, принадлежали Кексу и Пирогу. Отпечатки туфель — без сомнения, Юлиане.
Не успела Пелагея оторваться от изучения следов, как ей навстречу по ступенькам слетел взмыленный Пересвет. По его виду было похоже, что он то ли убегал от кого, то ли, наоборот, гонялся, забыв обо всем на свете.
— Крушитель! — вскричал он и бросил кепку-восьмиклинку в клумбу, разбитую под маргаритки. — Толстый увалень! Рукопись мою уничтожил!
Потом он долго, не мигая, глядел на Пелагею и в итоге выдал:
— О! А ты жива! Что было-то?
Пелагея ничего объяснять не стала. Всё равно не поймет. Просто указала взглядом на Эремиора. Преобразился он до невозможности. Точь-в-точь ангел, спустившийся с небес, невозмутимый и собранный, готовый по первому зову примчаться к новой хозяйке.
Пелагее слово «хозяйка» как-то резко разонравилось, а Эремиор едва ли мог сойти за верную собачонку на поводке. На весу он держал свою возлюбленную. Судя по выражению лица, бывшую возлюбленную. Впечатление создавалось такое, словно у него на руках не Теора, а какой-нибудь закоренелый пропойца, от которого за версту разит перегаром и которого слезно попросили доставить домой.
Пересвет Эремиора, конечно же, не узнал. Это вам не графитовое изваяние в неверном свете коптилки. Ни дать ни взять блистательный паладин при благородной даме. Что именно требуется «благородной даме», парень сразу сообразил. И ринулся в сени. Спустя некоторое время он выволок гамак — на удивление целый. Огонь к нему даже не притронулся.
— Винтовую лестницу перекрасить придется, — доложил Пересвет, завязывая узел на стволе. — Да несколько ступенек поменять.
Пелагея только отмахнулась.
Когда гамак общими усилиями закачался на легком ветерке, туда уложили Теору, накрыв ее курткой Пересвета.
А Пелагея уселась на пенёк и, подперев кулаком подбородок, впала в прострацию. Мысли ей в голову приходили, каких прежде думать не доводилось.
«Эремиор, ты что, в самом деле, чурбан бесчувственный? Куда делся твой внутренний стержень? Где ты, в конце концов, посеял свои жизненные ориентиры? Не может же быть, чтобы ты взял и вот так запросто разлюбил Теору? Нет. Наверняка ты мастерски прячешь свои чувства. Но зачем? Какой закон запрещает любить?»
За размышлениями Пелагея не заметила, как Эремиор пристроился позади нее. Дитя эфира, чтоб его!
— Меня больше спасать не надо. Уйди, а? — миролюбиво, насколько это было возможно, попросила она.
— На пять шагов. Дальше нельзя, — отозвался Незримый. Убрал сияющие волосы в хвост, расправил полы сияющих одежд и увеличил дистанцию до вышеозначенных пределов.
Пелагея испустила вздох умирающего. Она-то привыкла к одиночеству. Для нее телохранитель тот еще балласт. И ведь не отвяжешься.
Правила у него. Против правил не попрёшь.
Или, может, попытаться?
— Да говорю же, там кто-то есть! — раздался в коридоре громкий шепот. — Сходи, проверь.
— Можете меня уволить, госпожа, — прошипели в ответ, — но проверять я не стану. У меня трое детей по лавкам сидят. Им нужна живая мать!
— Ах ты, трусиха! — в сердцах топнула ножкой Амелия. — Всё самой!
И настороженно приоткрыла дверь.
В комнате для гостей трясся и подпрыгивал тот самый шкаф.
— Ну же, не шали. Хороший мальчик… А не то я тебя лаком покрою.