У него там кабинет? Или спальня? Судя по запахам совсем рядом кухня.
Я ожидал, что мне придется ожидать довольно долго, но вопреки мэр спустился почти сразу — ровно за то время, которое требуется подняться из-за стола и спуститься по лестнице. За это время я успел мельком оглядеть бильярдную. Мда, если продать всю эту старину на современном рынке, то наверняка можно купить дорогой автомобиль.
— Здравствуйте господин Ветров, — устало кивнул мне мэр.
Выглядел он лет на пятьдесят, был среднего роста и слегка полноват.
Я молча пожал ему руку.
— Это правда, что вы только что прибыли в… Это мрачное место?
— Ага. — кивнул я. — Сейчас там 2021 год, Новосибирск — столица.
От этих слов мэр заметно погрустнел.
— Что ж, молодой человек, не дело нам здесь стоять, давайте пройдемся в столовую и поговорим на сытый желудок. Не думайте отказываться — хорошая пища здесь редкость, как впрочем и обычная пища, иногда неизвестно, когда получиться пообедать в следующий раз.
— Тогда не стану отказываться, — кивнул я.
Что-то все это слишком мрачно звучит.
Столовая была небольшой, но с той же старинной роскошью, длинным столом и стальными колпаками-крышками над едой. Стол был сервирован на двоих, однако полноватая женщина средних лет продолжала раскладывать вилки-ложки.
— Спасибо Мария Ефимовна, — устало кивнул мэр.
— Прошу вас господин Ветров, порадуемся тому, что имеем.
Овсяная каша с растительным маслом, обжаренная рыба, гарнир из бобов и домашний мягкий хлеб.
Нормальная еда, но если так питается мэр, то что едят рядовые горожане? Хлеб кстати оказался выше всяких похвал — мягкий, с хрустящей корочкой, ммм… Просто объедение.
Когда с обедом было покончено Семён Васильевич принес чайник с каким-то суррогатом кофе и яблочное повидло домашнего происхождения.
У меня сложилось ощущение, что Михаил Фридрихович или печалится этому, или просто излишне меланхоличен.
— Скажите Константин, какой магией вы владеете? — спросил он.
— Я очень быстро двигаюсь, — сказал я часть правды. — Ничего более.
Мер погрустнел ещё больше.
— Жаль, было бы проще, окажись у вас другие способности, — сказал он.
— Михаил Фридрихович, объясните наконец, что здесь такого, что постоянно повергает вас в уныние? — спросил я.
— Наша жизнь молодой человек, — устало ответил мэр. — Вы видели этот мир — мир вечной тьмы и мертвых деревьев, который при каждом удобном случае тащит в себя всё, до чего сможет дотянуться. Поэтому все растения тут мертвы за редким исключением — нет фотосинтеза — нет жизни. Домашних животных тоже нет. Немного диких зверей — не в счёт… Я из одаренных, склонных к улучшению растений. Могу влиять на их рост. Этим и выживаем — я делаю так, чтобы наши поля росли на основе того, что есть, а Юрий Трофимович одарённый света — даёт нашему зерну немного света, чтобы был фотосинтез. Поэтому даже простая пища у нас дефицит — а основная работа — аграрный промысел…
— А рыба? — спросил я.
— Берём у соседей меняя на зерно. — пожал плечами мэр.
— А войны у вас есть? Преступления?
— Помилуйте господин Ветров, — покачал головой мэр. — С кем? Убийства и преступления да, но не так много… А войны — сами понимаете их рентабельность.
Да уж, теперь понятны пораженческие настроения и постоянная меланхолия Михаила Фридриховича.
— Михаил Фридрихович, — начал я наконец с главного. — Со мной сюда попали ещё четверо человек и я слышал, что к вам час назад приходили люди. Где они? Мне очень нужно их видеть.
Мэр глянул на меня с некоторым непониманием, а затем его лицо прояснилось и он сказал:
— А понимаю. Это вам на воротах кто-то сказал? Эти господа имели ввиду наших людей, которые изредка покидают наше унылое пристанище выполняя кое-какие поручения. Новых людей кроме вас здесь не появлялось.
Почему-то я был уверен, что мэр не лжёт. Ему с его апатией это просто не зачем. Надо же так ошибиться. Я почувствовал себя так, как будто из-под меня выдернули стул. Мэр мгновенно понял моё настроение и поднял руки.
— Успокойтесь господин Ветров, успокойтесь. В моё время тех кто попадал рядом раскидывало всего на пару километров. Думаю завтра к десяти или в крайнем случае к двадцати часам ваши товарищи будут здесь.
Странная форма времени врезалась в мозг.
— Почему вы говорите к двадцати, а не к восьми вечера?
— Потому, что молодой человек у нас всегда ночь. — печально кивнул мэр. — Нет ни вечера, ни утра. Поэтому и часы мы называем так же — с часу до двенадцати, а потом — с тринадцати часов до двадцати трёх и второй дюжины — чтобы не было путаницы.