Марья Николаевна молча слушала. Она не любила вмешиваться в эти запутанные споры, где никак нельзя было разобрать, кто прав, кто виноват.
Спор перешёл на назначение интеллигенции и возобновился с удвоенной силой.
-- Разве может быть какое-либо движение без интеллигенции? -- кричал Рыбковский. -- Каждая общественная партия должна выделить из себя интеллигенцию, иначе она превратится в беспастушное стадо.
-- В том-то и дело, что интеллигенция сословна! Интеллигенция интеллигенции -- розь! -- кричал Ратинович.
-- Интеллигенция -- сама по себе сословие, -- возражал Рыбковский, -- у неё есть множество однородных интересов, независимо от интересов желудка, на которых вы так настаиваете!..
-- На интересах желудка зиждется весь свет! -- сказал Броцкий.
-- Интеллигенция является носителем всего прогресса, -- продолжал Рыбковский, -- это буфер, ослабляющий общественные столкновения.
-- А reptilien-литература что? -- спросил Ратинович. -- Разве не интеллигенция?..
-- А вы-то сами что? -- спросил, обозлившись, Рыбковский.
-- Как я-то сам? -- с удивлением переспросил Ратинович. -- Разве я -- reptilien-литература?
-- Нет, -- сказал Рыбковский, -- но так как вы отрицаете интеллигенцию, то я хотел спросить, к какому классу вы причисляете себя самого?
-- Что я, -- просто сказал Ратинович, -- не обо мне речь, а о том, что посильнее меня! Меня на этом не собьёте!..
Спор затянулся. Ожесточение спорящих не ослабевало.
Пёстрые куропатки, несколько раз с коканьем подлетавшие к самому месту пиршества, испуганно улетали прочь. Вдогонку им неслись резкие фразы, отрывистые как хлопанье бича и не связанные между собою никакой внутренней связью.
Спорящие перешли на теоретическую почву. Отсюда было недалеко и до личностей, ибо, странно сказать, вопрос о принципах миросозерцания гораздо больше возбуждает страсти, чем вопрос об их практическом применении к действительности, и человек готов скорее простить противнику дурной поступок, чем теоретическое разногласие по вопросу о факторах и процессах.
Но Марья Николаевна, посмотрев на реку, прервала спор.
-- Господа, -- сказала она, -- не пора ли домой? Смотрите, поднимается ветер. Пока мы тут спорим, ещё разыграется непогода, заставить сидеть здесь.
-- А Ястребов? -- сказал Ратинович. -- Он как переедет?
-- Надо его подождать! -- сказал Кранц.
Он был близким приятелем отсутствующего Ястребова и как бы представлял здесь его интересы.
Рыбковский пытливо посмотрел на воду. В качестве старожила он лучше всех знал изменчивый нрав реки и ветра.
-- Это полуночник идёт, -- сказал он, -- хочет разыграться, кажется. Если будем ждать, раньше ночи не перепустит на ту сторону.
-- А он никому не говорил, когда вернётся? -- безнадёжным голосом спросила Марья Николаевна, разумея Ястребова.
-- Как же, скажет он! -- проворчал Броцкий. -- Видите, сколько куропаток! Он теперь целые сутки прошляется!
У Ястребова, действительно, была привычка, уходя невзначай, пропадать по целым суткам. Пища и отдых, кажется, ему совсем не были нужны.
-- Давайте кликать его! -- предложила Марья Николаевна. -- Может быть, он близко. -- Ау! Николай Иваныч! -- протянула она высокой грудной нотой, звонко отдавшейся где-то далеко в глубине кустов, скрывавших за собою большое озеро, местами совсем близко подходившее к реке.
-- Ау! Ау! -- подхватили другие.
Броцкий издавал самые несообразные звуки. Можно было подумать, что это выпь стонет над озером. Кранц надрывался в тщетных усилиях перекричать его.
Но ответа не было.
-- Видно, далеко ушёл! -- сказал Ратинович, утирая пот, выступивший на его лице от натуги. -- Нечего делать, пусть кто-нибудь останется.
-- Пусть Кранц останется! -- решительным тоном объявил Броцкий.
Кранц был всеобщим козлом отпущения. Самые неприглядные вещи выпадали всегда на его долю.
-- Я тоже хочу переехать, -- жалобно сказал Кранц. -- Зачем я тут буду сидеть один и ожидать этого чёрта?
-- Ну, так идите его искать, -- насмешливо возразил Ратинович.
Но трудность положения окрылила сообразительность Кранца.
-- Постойте, господа, -- радостно сказал он, -- зачем же оставаться людям? Оставим ему просто одну лодку!
-- А в другой как переедем все вместе? -- возразил Рыбковский не без лукавства. -- Смотрите, зыбь поднимается!
Кранц с сомнением взглянул на реку. Он боялся волны.
-- Как-нибудь переедем! -- сказал он, утешая себя.
Броцкий уже складывал посуду в корзину, как вдруг высокая фигура Ястребова неожиданно вынырнула из кустов.
-- А чтоб вас! -- накинулся на него Броцкий. -- Отчего вы не отзывались? Мы кричали, чуть не охрипли.