Ч т е ц.
Утро было где-то рядом. На наших глазах голубое море слилось с голубым небом, черные скалы в море покрылись вдруг позолотой, а тихие морские волны внезапно заискрились тысячами огоньков. И даже ветки пальмы, выглядывающие откуда-то слева, вдруг выбросили вперед, как бы навстречу утру, свои огненные стрелы. Появляется д е в у ш к а. Под мелодию песни она начинает танцевать. Она кланяется небу, земле, солнцу, в ее пластических движениях радость, стремление к свободе, и кажется, нет счастливее ее на всем белом свете. Но вот раздается взрыв, и вокруг становится темно. Снова взрыв, огненная вспышка — и все пришло в движение. Женщины в страхе начинают метаться в поисках спасения, защиты. Они с мольбой поднимают руки к небу. Но вскоре все стихает, и снова чуть брезжит рассвет, и снова мы видим застывшие каменные изваяния. Появляется а м е р и к а н с к и й с о л д а т, огромного роста детина. Следом за ним ведут семерых в ь е т н а м ц е в, связанных одной веревкой. Мужчины обнажены до пояса. Женщины в изодранных белых блузках и широких черных шароварах. Они выбились из сил, но конвоиры неумолимы, они подталкивают свои жертвы прикладами. И вьетнамцы идут, идут…
Ч т е ц.
Женщины, что плели сети, встают. Они с укором и ненавистью смотрят на оккупантов.
Вечер. Небольшая комната в одноэтажном домике на окраине Сайгона. Два окна. На окнах бамбуковые шторы. Посередине комнаты стол, возле него две табуретки. У стены большая деревянная кровать. Рядом пирамида шляп конической формы, приготовленных для продажи на базаре. На столе, на банке из-под консервов стоит свеча. Ее свет ровно освещает всю комнату. На кровати, покрытой циновкой, сидит старик — Л ы у К у о к О а н ь. Он плетет шляпу из пальмовых листьев и тихо напевает[2].
Л ы у К у о к О а н ь.
Входит Д о Т х и Т х а н ь с корзинами и коромыслом.
Д о Т х и Т х а н ь. Легко живется тебе, Оань. Я из дому — он за песню!
Л ы у К у о к О а н ь. Ничего ты, Тхань, не понимаешь.
Д о Т х и Т х а н ь. Знаю я вас, мужчин!