Второй журналист поднимает указательный палец.
Вы ошибаетесь, сэр! Я люблю Америку. Но не ту, которую вы любите, сэр! Америку, которая сегодня посылает на бойню во Вьетнам своих сыновей, извините, эту Америку я не люблю! Америку, которая убивает своих президентов, сэр, я тоже не люблю!
Первый журналист поднимает указательный палец.
О, ошибаетесь, сэр, мы живем по законам Джонсона, а не демократии. Мы заменили на наших знаменах свободу — войной! Хороша демократия, если по воле Пентагона мы вынуждены хоронить тысячи солдат в джунглях Вьетнама! Если хотите знать, сегодня самая позорная страница в нашей истории. И самым разумным было бы теперь приспустить флаги и держать их приспущенными до тех пор, пока наши солдаты и офицеры не возвратятся домой, на континент! Леди и джентльмены, что же вы молчите?
Журналисты уходят.
Куда же вы? Леди и джентльмены, я еще не все сказал!
З а т е м н е н и е.
Но вот вспыхивает свет, и перед нами та же комната, напоминающая одиночную камеру, и так же беззаботно спит на кровати Ф р э н к Д и н г т о н, и в том же порядке на табурете лежит его одежда.
Светлая комната. На стене два портрета — В. И. Ленина и Хо Ши Мина. В комнате письменный стол, книжный шкаф, вдоль стены несколько стульев. В комнате капитан Н г у е н В а н Ф а н и бывший летчик лейтенант военно-воздушных сил США Ф р э н к Д и н г т о н. Фан стоит у окна. Фрэнк сидит возле стола на табурете. Он без погон, в зеленой рубашке, в зеленых брюках, на ногах шлепанцы.
Ф р э н к. Нет-нет, господин капитан! Я по радио выступать не буду!
Н г у е н В а н Ф а н. Почему?
Ф р э н к. Я не могу, господин капитан, выступать против страны, под флагом которой я сражался. Это было бы нечестно!
Н г у е н В а н Ф а н. Нечестно, лейтенант Дингтон, бросать бомбы на страну, которой вы даже не объявили войны.
Ф р э н к. Гм… Объявление войны — дипломатическая формальность, которая давным-давно устарела.
Н г у е н В а н Ф а н. Даже так? Любопытно. Но если не соблюдать эту формальность, лейтенант, этак можно стать на путь поощрения любого разбоя?
Ф р э н к. Вы меня неправильно поняли, господин капитан.
Н г у е н В а н Ф а н. Значит, отказываетесь? Что ж, это ваше право! Я не собираюсь вас убеждать и тем более настаивать. Но вы же сами только что заявили, что участие Соединенных Штатов в гражданской войне во Вьетнаме является актом агрессии.
Ф р э н к. Да. Я это сказал.
Н г у е н В а н Ф а н. Это ведь не я, а вы заявили, что сейчас самым разумным шагом для США является вывод своих войск из Вьетнама.
Ф р э н к. Это не только мое мнение.
Н г у е н В а н Ф а н (после паузы). Лейтенант, каждый день войны стоит сотни и тысячи жизней, и не только вьетнамцев.
Ф р э н к. Я не политик, господин капитан, я офицер!
Н г у е н В а н Ф а н. Это не делает вам чести, лейтенант Дингтон! Гитлеровские офицеры тоже в свое время говорили, что они не политики. Но жизнь заставила их быть политиками.
Ф р э н к. Да, но то были нацисты!
Н г у е н В а н Ф а н. Да-да, нацисты!..
Ф р э н к. Я очень сожалею, господин капитан, но я…
Н г у е н В а н Ф а н (перебивает его). Вы трус, лейтенант!
Ф р э н к. Я не трус. Господин капитан, я хотел бы знать, в чем конкретно проявилась моя трусость?
Н г у е н В а н Ф а н. Вы боитесь сказать правду. А правда состоит в том: вы решили, что о вашем выступлении завтра же узнают в Вашингтоне и тут же лишат вашу семью пенсии, которую они получают за вас как за погибшего.
Ф р э н к. Я не настолько богат, господин капитан.
Н г у е н В а н Ф а н. Знаю!..
Появляется Х и е н. Она в форме майора.
Х и е н. Разрешите, товарищ капитан?
Н г у е н В а н Ф а н. Хиен?!
Хиен молчит.
Хиен?! (Бросает взгляд на Фрэнка.)
Х и е н (застенчиво). Фан, я не помешала тебе?
Н г у е н В а н Ф а н. О чем ты говоришь?! Скажи, ты давно в Ханое?
Х и е н. Нет. Сегодня утром прибыла.
Ф р э н к. Извините, господин капитан. Мисс Хиен, вы не узнаете меня?
Х и е н. Лейтенант Фрэнк Дингтон?! Как? И вы тоже здесь?