Н г у е н В а н Ф а н. Хиен, дорогая Хиен!.. Самый счастливый день у нас впереди. И он придет.
Слышится музыка. Хиен и Нгуен Ван Фан стоят, взявшись за руки, смотрят друг на друга.
З а н а в е с.
Москва — Ханой, 1968
КОМСОРГ ПОЛКА
Драма в трех действиях, десяти картинах
Е к а т е р и н а Б а ж е н о в а — комсорг полка.
Т и м о ф е й И в а н о в и ч Б а ж е н о в — ее отец.
Е в д о к и я С е м е н о в н а Б а ж е н о в а — ее мать.
Е в л а м п и й — старший брат Кати.
Л и з а — сестра.
Д м и т р и й — младший брат.
А н д р е й Н и к а н о р о в и ч Ч е г о д а е в — командир полка.
В а с и л е к М у р а ш к о — ординарец.
Н и к о л а й С е м е н о в и ч П о я р к о в — комиссар полка.
В а р я С а н ь к о — сержант.
Е в г е н и й Ф е о к т и с т о в и ч Ш и р о к о в — майор, инструктор политотдела дивизии.
М и ш а Н о в и к о в — капитан, летчик.
Б о р и с Ю р ь е в и ч К о р ш у н о в — капитан, командир разведроты.
А л е к с а н д р С т е п а н о в и ч Х о х л о в — майор, председатель военного трибунала дивизии.
Р у д а к о в — заседатель военного трибунала.
С е н я Б е л е н ь к и й — ефрейтор.
Ш п у н ь к о }
Б о р о д у л и н }
Ш у м и л и н } — солдаты.
Время действия — 1943—1946 годы.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната в блиндаже командира полка. Стол, на котором стоит телефон. Самодельные табуретки. Из комнаты два выхода — в помещение командира полка и его ординарца. Вместо дверей плащ-палатка. За столом В а с и л е к и Ш у м и л и н. Шумилин ест.
В а с и л е к. Ты ешь, Николаша, не стесняйся.
Ш у м и л и н. А я не стесняюсь…
В а с и л е к. Редковато ты ко мне заходишь.
Ш у м и л и н. Я бы рад, да, сам понимаешь, служба.
В а с и л е к. А ты вот этих консервов еще не пробовал… Из дома давно писем не получал?
Ш у м и л и н (продолжает есть). На днях получил. От сестренки…
В а с и л е к. Что пишет?
Ш у м и л и н. В деревне старики да старухи. А тебе пишут?
В а с и л е к. Так, иногда.
Ш у м и л и н. Василек, а что за красавицы у тебя над кроватью?
В а с и л е к. Не говори! Попало мне за них.
Ш у м и л и н. Что-то частенько тебе стало перепадать…
В а с и л е к. Понимаешь, когда построили вот этот блиндаж, командира полка не было, ездил на совещание в штаб дивизии. Ну, я и решил уют тут навести. Из «Огонька» вырезал фотографии… Сам понимаешь, какая красота, если голые стены.
Ш у м и л и н. Оно конечно, с бабами уютнее…
В а с и л е к. Они же не бабы — артистки! Самые знаменитые! Любовь Орлова! А в платочке — Марецкая. Ну, а самая молодая — балерина Лепешинская. Командир полка пришел, посмотрел на мой уют, аж взвился да как гаркнет: «Это что за галерея? Чтобы духу их не было!» Если бы не комиссар, чуть в штрафной батальон не отправил.
Ш у м и л и н. За артисток?
В а с и л е к. Да!
Ш у м и л и н. Ирод твой командир — вот я что скажу. А ты еще его хвалишь…
В а с и л е к. А на днях он получил какое-то письмо и таким стал… ну, житья нету. Жучит, придирается. Что ни слово, то «душа винтом»! Это у него ругательство такое. Как прочел то письмо, военных девчонок так невзлюбил, ну просто терпеть не может. Вчера собрал их и разом всех в отдел кадров штаба армии отправил, кроме медичек.
Ш у м и л и н. А может, у него дома какая неприятность, а?
В а с и л е к. Кто его знает… (Начинает убирать со стола.)
Ш у м и л и н. Да!.. Наградил тебя господь!..
В а с и л е к. Да ты ешь, ешь… А вот еще был такой случай… Говорю я ему как-то: «Разрешите мне, товарищ подполковник…»
Стремительно входит Ч е г о д а е в. Солдаты вскакивают.
Ш у м и л и н. Здравия желаю, товарищ подполковник!
Ч е г о д а е в. Здравствуй, Шумилин! Ты ко мне?
Ш у м и л и н. Никак нет! Я до своего земляка, до товарища Мурашко… Разрешите быть свободным?
Ч е г о д а е в. Разрешаю! (Неожиданно, очевидно отвечая своим мыслям.) Ах, душа у них винтом!