Ч е г о д а е в (после долгого молчания). Не могу знать.
Х о х л о в. Благодушие, беспечность неприемлемы вообще, а на фронте — тем более.
Ч е г о д а е в. У меня не было оснований не доверять Баженовой.
Х о х л о в. Да, но вы знаете о ее брате?
Ч е г о д а е в. Версия пока не подтвердилась. А слухам я не верю.
Х о х л о в. Допустим! Но это не снимает с вас вины. (Посмотрев в сторону Широкова.) Насколько мне помнится, вас предупреждали. Это было еще под Оршей. Но вы не вняли доброму совету… И вот — результат.
Ч е г о д а е в. Я не привык жить чужим умом.
Х о х л о в. Будь я в вашем положении, я бы не стал оправдываться…
Ч е г о д а е в. Я нисколько не оправдываюсь. И мое положение не безнадежно.
Х о х л о в. Вы — оптимист. Я, например, считаю ваше положение весьма тяжелым. Но вернемся к сути. Так где же все-таки Боевое знамя полка?
Ч е г о д а е в. Я уже сказал, что я не знаю!
Х о х л о в. За утерю Боевого знамени, надеюсь, вы знаете, что бывает?
Ч е г о д а е в. Да!
Х о х л о в. Товарищи заседатели, вопрос ясен! Налицо тягчайшее преступление! Я считаю, Чегодаев заслуживает высшей меры.
Р у д а к о в. Товарищ майор, разрешите?
Х о х л о в. У вас вопрос к подсудимому?
Р у д а к о в. Нет! Я считаю, мы не можем выносить решение, пока не закончена эвакуация убитых с нейтральной полосы.
Х о х л о в. Вы что ж, предлагаете отложить рассмотрение дела?
Р у д а к о в. Да… Речь ведь идет о судьбе боевого командира полка.
Х о х л о в. А что скажет заседатель Широков?
Ш и р о к о в. Видите ли, какая вещь, я тоже… не могу разделить вашего мнения. Я не вижу, например, криминала в том, что именно Баженовой Чегодаев поручил вынести Боевое знамя.
Х о х л о в. Заседатель Широков, насколько я знаю, раньше вы были несколько иного мнения?
Ш и р о к о в. Да, был! Но я знаю хорошо Баженову. Она действительно была храбрым солдатом, честной коммунисткой, и не доверять ей Чегодаев не мог.
Р у д а к о в. Вспомните: как она сражалась под Оршей? При прорыве немецкой обороны?.. Она шла в цепи батальона. Первой ворвалась в траншею врага.
Ш и р о к о в. А ее участие в танковом десанте во время освобождения Белоруссии?
Х о х л о в. Хорошо, хорошо! Допустим, что Баженова здесь ни при чем. Тогда, может быть, вы мне ответите: где Боевое знамя полка?..
Ш и р о к о в. Майор Рудаков прав. Нам в целях объективности обязательно следует проверить озеро. Может быть так, что она пошла со знаменем через озеро? Может! Пошла и вместе со знаменем провалилась под лед или была убита.
Х о х л о в. Прекрасная легенда! Только я не согласен, категорически не согласен! Вопрос, по-моему, ясен, и я настаиваю на принятии решения. Если вы не подчинитесь, точнее — не согласитесь со мной, я вынужден буду записать особое мнение и передать дело на рассмотрение военного трибунала армии. Мы судим за утерю оружия, за килограмм картошки, вырытой солдатами в огородах у местного населения! А тут разбирается дело об утере Боевого красного знамени полка, и мы еще думаем-гадаем, как нам поступить.
Р у д а к о в. Чегодаев вместе с нами прошел от Москвы до Пруссии.
Ш и р о к о в. Простите, товарищ председательствующий, но речь идет о жизни боевого командира…
Х о х л о в. Товарищи заседатели, извините, но это уже демагогия! Объявляю перерыв! Подсудимый, встать!
Чегодаев встает.
Суд удаляется на совещание!
З а н а в е с.
Комната в доме у Баженовых. За окном чуть брезжит рассвет. За столом при керосиновой лампе сидит Е в л а м п и й. Он в полинявшей военной гимнастерке без погон. На плечи накинута шинель. На столе гора окурков, исписанные листки бумаги, записные книжки, письма. Евлампий читает письмо, гасит цигарку и бросает в блюдце. Из комнаты выходит мать, Е в д о к и я С е м е н о в н а.
М а т ь. Ты что ж, Евлампий, так и не ложился?
Е в л а м п и й. Не спится, мать…
М а т ь. Ну да, отвык от дома за эти годы.
Е в л а м п и й. А сама-то что так рано поднялась?
М а т ь. Привычка, сынок, привычка. (Смотрит на часы.) Светает. Скоро коров выгонять. Поди, Катюшины письма читал?
Е в л а м п и й. Читал…
М а т ь. Все до одного бережем!.. Как же — память! Прочтешь — и на душе как-то легче!
Е в л а м п и й. Мать, а кто такой Чегодаев? У меня такое впечатление, что я словно где-то слышал эту фамилию.
М а т ь. Так то ж ее командир полка. А Поярков был комиссаром полка. Он и теперь нам пишет. Как праздник какой, так обязательно пришлет поздравление. Нам ведь теперь частенько шлют письма ее однополчане.
Е в л а м п и й. Ее однополчан, значит, известили?
М а т ь. Ты об открытии памятника? Как же, послали приглашение. У нас этим делом районное начальство занимается. А вот приедет ли кто — толком никто не знает. Жизнь-то нынче суматошная, каждому до себя…
Е в л а м п и й. Да!.. Жаль Катерину.
М а т ь. Не было того дня, чтобы не вспоминала ее. Все ждала ее. Вот, думаю, вернется Катенька, моя зорька ясная, выйдет замуж, и я буду ее внучат растить да радоваться…
Е в л а м п и й. Мать, а каким образом она погибла? Вам писали ее сослуживцы?
М а т ь. А как же, писали. Их часть попала в окружение в Восточной Пруссии. Когда стало совсем худо, командир полка приказал переправить Боевое знамя в штаб армии. Но люди, которые пошли со знаменем, погибли. Когда Катя узнала, что они погибли, она вызвалась сама доставить знамя. Но тоже была убита. Ее нашли только через месяц в озере. И знамя нашли. Оно при ней было, под гимнастеркой. (Плачет.)
Е в л а м п и й (обнимает мать). Не надо, мать!..
М а т ь. Веришь, сынок, до сих пор не верится, что нет нашей Катюши. Похоронную получили — не поверила. А потом письма стала получать от ее однополчан, и так хорошо писали про Катеньку, про ее службу, про то, как она Боевое красное знамя полка спасла, читала я их и плакала. А потом нам Указ Президиума Верховного Совета из Москвы прислали, где говорится, что она за спасение знамени удостоена звания Героя Советского Союза. А совсем недавно ее вещички прислали. Пришлось поверить, сынок. Хотя я и теперь все еще ее жду. Жду, а чего — сама не знаю. Особенно тяжко стало, когда начали с фронта возвращаться. Смотришь иной раз в окно — идут по улице веселые, счастливые, при орденах, и думаешь: вот так и наша Катя теперь бы… Мы ведь заодно и тебя похоронили. Ты только не обижайся — мы ведь за всю войну от тебя ни одной весточки не получили. Всякие мысли лезли в голову.
Е в л а м п и й. Я тоже ничего не знал о вас.
М а т ь. Ну, слава богу, хоть ты вернулся здоровым-невредимым. Тебе чего на завтрак приготовить — яичницу с салом или петушка забить, а?
Е в л а м п и й. Ничего не надо, мать! Отвари чугунок картошки — и дело с концом.
М а т ь. Чугунок картошки? А ну тебя, Евлампий, скажешь тоже! Мы хоть и не шибко богато живем, а сына приветить найдем чем. Вот смотрю я на тебя и своим глазам не верю. Живой! Знаешь, сынок, про тебя тут такой слух пустили, что страшно подумать.
Е в л а м п и й. Это какой же?
М а т ь. Вспоминать негоже! От зависти, видать, болтали.
Е в л а м п и й. Чего болтали-то?..
М а т ь. А то, что ты якобы у немцев служил.
Е в л а м п и й. Ну, и вы поверили?
М а т ь. Что ты, Евлампий! Не могли мы поверить. Слух он есть слух.
Е в л а м п и й. А что с Митяем?
М а т ь. В сорок пятом в армию взяли. Год послужил и вернулся.
Е в л а м п и й. Он приезжал к вам?
М а т ь. Один раз был с женой и сыном. Он в Колпине мастером на заводе работает. Хорошо живет! Жена врач! Ну что ж, пойду-ка я что-нибудь приготовлю. (Уходит.)
Е в л а м п и й (закуривает). Значит, мать ничего не знает…