Л ю б а. Если отец тебе не помог, значит, у него были основания.
М а р а с а н о в. Можешь успокоиться! К протекциям обычно прибегают бездарности. Мне протекция твоего отца не нужна. И потому я тоже не хочу жить в доме, где в тебя не верят! Есть один способ в жизни выразить свое отношение — действие! Он не мог для меня сделать такого пустяка, а если что-нибудь серьезное?..
Л ю б а. Вот видишь! Опять ты оцениваешь человека, что тебе он полезного сделал.
М а р а с а н о в. При чем здесь отец? Я просто к слову сказал. Я знал, что ты не примешь ни одного упрека. Как же, он же святой! Вон они, его фотографии на стене. Где он только не был! Член партии Ленинского призыва! Всего себя отдал пятилеткам, в войну от Москвы до Праги дошел! Отличнейшая биография. Так почему же он не сумел преуспеть в жизни? Хочешь, скажу?
Л ю б а. Скажи!
М а р а с а н о в. Потому, что он слишком верил в святость принципов.
Л ю б а. А он что ж, значит, должен был поступиться? Так же говорят пенкосниматели. Это им все равно, есть у человека принципы или нет.
М а р а с а н о в. Извини, но я пенкоснимателем никогда не был. Я не против принципов и идеалов! Мой отец, как тебе известно, в войну не отсиживался в тылу, а деда Анисима до революции в Сибири на каторге сгноили.
Л ю б а. Да, но ты же считаешь, что у нас идеалы рухнули, а если так, тогда бери веревку.
М а р а с а н о в. Ну, нет! Я жить хочу. (Закрывает чемодан.)
Л ю б а. Эх, Юрий Михайлович, а я-то думала — ты человек!
М а р а с а н о в. Представь себе, человек! (Пробует поднять чемодан.) Ничего, как-нибудь до такси донесу. Да, я же бритвенный прибор забыл. (Уходит.)
Л ю б а (замечает отца). Отец?.. Ты все слышал?
П л а т о н о в. Все!
Л ю б а. Прости, отец!
П л а т о н о в. Это ты меня прости, дочь, что я за свою жизнь не смог «преуспеть».
Л ю б а. Отец, это же чудовищно, что он здесь говорил!
П л а т о н о в. Успокойся, Люба! Очень возможно, что он тоже кое в чем прав.
Л ю б а. Нет, нет! Этого не может быть!
Появляется М а р а с а н о в.
М а р а с а н о в. А, Тихон Ильич! Добрый вечер!
П л а т о н о в. Добрый вечер, Юрий Михайлович!
М а р а с а н о в (берет стул). Прошу, Тихон Ильич! Люба, что с тобой? Может, вызвать «скорую помощь» или ты сама?
Л ю б а. Будет нужно — я вызову.
М а р а с а н о в. Как угодно! (Берет чемодан.) Но ты еще пожалеешь.
Л ю б а. Не надейся.
М а р а с а н о в. Ты еще придешь ко мне. Но знай — мира не будет и уступок тоже. (Направляется к двери.)
П л а т о н о в. Юрий Михайлович, задержитесь на минутку.
М а р а с а н о в. Пожалуйста! (Ставит чемодан.) Я вас слушаю, Тихон Ильич.
П л а т о н о в. Скажите, вы действительно так считаете?
М а р а с а н о в. О чем вы, Тихон Ильич?
П л а т о н о в. Вы знаете, о чем я спрашиваю.
М а р а с а н о в (растерянно). Извините, Тихон Ильич, но я тороплюсь. Как-нибудь в следующий раз.
П л а т о н о в. Ну, если вы торопитесь, задерживать не смею.
Марасанов уходит.
(Смотрит ему вслед.) Люба, открой, пожалуйста, окно.
Л ю б а. Сейчас, папа!
П л а т о н о в. Да!.. Вот так-то, друзья! (Смотрит на фотографии, что на стене.)
Л ю б а (открывает окно). Так хорошо?
П л а т о н о в. Хорошо, теперь совсем хорошо!
З а н а в е с.
Квартира Платонова. Обстановка та же. Т и х о н И л ь и ч стоит посередине комнаты, в руках фотография.
П л а т о н о в (рассматривает). Странно! Почему-то с годами человеку обязательно надо понять, как он жил, правильно ли, что он доброго сделал за прожитые годы. Что это? Тщеславие или простое любопытство? Что я могу сказать о своей жизни? Работать начал с четырнадцати лет, на Московском машиностроительном заводе. В двадцать четвертом году, семнадцатилетним мальчишкой, вступил в партию. Многое вспоминается, наша заводская коммуна. Нас, коммунаров, на заводе было всего шесть человек. Мы жили одной семьей, питались из одного котла, и никого из нас не смущало, что жили мы в бывшей бане. Она и сейчас цела. Не попала под реконструкцию Москвы, так и стоит у Семеновской заставы. По командировке райкома партии мне трижды пришлось побывать в деревне: то на заготовке семенного фонда, то на уборочной, то снова на заготовке семян. В тридцатом году на заводе состоялся первый слет ударников. Накануне слета к нам в цех приходит директор завода и спрашивает, что бы я, Платонов, хотел — путевку на учебу в техникум за счет завода или путешествие на теплоходе вокруг Европы? Мне, конечно, очень хотелось совершить путешествие на теплоходе, но еще больше хотелось учиться. И я сказал: «Если можно, пошлите на учебу». На следующий день я получил путевку в техникум. Едва успел возвратиться с учебы на завод, как Бауманский районный комитет партии снова направляет меня на курсы армейских политработников. А после армии, в тридцать девятом году, был послан на работу в фабричную многотиражку. В сорок первом война, добровольцем ушел на фронт. В один день, вместе со мной ушла и жена, летчица московского аэроклуба.