Интерес к Кажинскому сразу пропал. Я пришел к принципу, которого всегда придерживался впоследствии в парапсихологии: «парапсихолог обязан в экспериментах заранее предполагать обман либо самообман и ставить эксперимент так, чтобы обман стал невозможен. Парапсихолог не имеет права верить на честное слово».
В эту же поездку я познакомился с одним из лучших фантастов Советского Союза — палеонтологом Ефремовым. Художественно его произведения очень слабы, зато фантазия казалась действительно научной. Как и Циолковский, Ефремов в своей фантастике пытается рассматривать те или иные научные гипотезы, развивая их за пределы научно установленного, оставаясь всегда на почве основных научных принципов сегодняшнего дня. В «Туманности Андромеды» Ефремов изобразил коммунистическое общество, изобразил столь ярко, как никто другой до него. Я расспросил его о некоторых идеях, которые затронуты в романе вскользь. Особенно меня интересовала «третья сигнальная система». Как я понял его, этим термином он обозначил сближение чувственного и разумного начала в психике человека будущего (телепатия входит в это понятие как особый элемент).
Затем мы обсудили проблему достижения физического бессмертия научным путем. Ефремов отрицал такую возможность, я пытался доказать обратное. Сошлись мы только на бессмертии человечества и на том, что утверждение Энгельса о неизбежности смерти человечества недиалектично.
Ефремов рассказал, что интересы в фантастике у него сместились. В центре его внимания — ближайшие перспективы развития общества, в частности, высокоразвитые антигуманные общества (он написал впоследствии роман «Час быка» на эту тему), и психология человека, ее неизученные области — психология прекрасного, парапсихология и т. д. (на эту тему он написал роман «Лезвие бритвы» — самый плохой художественно и лишь в отдельных местах интересный научно).
Ездил я также в Ленинград к парапсихологу профессору Васильеву. Васильев рассказал об очень интересных опытах, которые он проводил до войны. Рассказывал и о разгроме советских парапсихологов при Сталине. Я задал ему вопрос о телепатических экспериментах на американской подводной лодке «Наутилус», о которых писала советская пресса. Васильев сказал, что у него есть достоверные сведения о том, что сообщения об этих экспериментах выдумали западные журналисты, но он считает целесообразным ссылаться на эти сообщения, чтобы заинтересовать государство телепатией (если советские власти узнают о том, что американские военные занялись телепатией, то обязательно организуют телепатические лаборатории. И в самом деле впоследствии было создано несколько засекреченных и полузасекреченных лабораторий).
В конце 1961 года я получил письмо от чехословацкого парапсихолога Милана Ризла. Ризл сообщал, что приедет в Киев на 3 дня и хотел бы сделать доклад о парапсихологии, а также обменяться мнениями о различных ее аспектах.
Я в разговоре с секретарем комсомольского бюро курса упомянул об этом. Он встревожился и предложил поговорить с партийным организатором факультета, чтобы подумать, как принять чеха. Парторг растерялся — все-таки иностранец — и позвонил в райком партии. Те, видимо, тоже не знали, что сказать, и позвонили в КГБ. Ну, а эти уж точно все знали. Меня вызвали в ректорат университета, где через полчаса я встретился с кагебистом Юрием Павловичем Никифоровым. Тот расспросил меня о переписке с Ризлом, а затем объяснил, что хотя Чехословакия — социалистическая страна, но все же Ризл — иностранец, а значит, может оказаться темной личностью. Он предложил все три дня звонить ему, Никифорову, по телефону и сообщать, где мы находимся, а также рассказывать о разговорах, которые ведет Ризл.
Сообщать о разговорах я, конечно, не собирался, но звонить, увы, согласился (моральные мои принципы тогда были все еще «социалистическими»). Никифоров!опросил также, чтоб я не отходил от Ризла ни на шаг.
Первой фразой Милана Ризла было: «Я здесь только три дня и хотел бы, чтоб мы были все время вместе». Я про себя рассмеялся — желания КГБ, мое и Ризла совпали. Ризл оказался очень симпатичным человеком, бесконечно влюбленным в парапсихологию. Его не интересовала ни политика, ни литература. Не он, а я заводил разговоры на политические темы, но он к ним оказался глух. Беседы с ним были так интересны, что три дня пролетели очень быстро.
Мы бродили по Киеву, говорили о парапсихологии, смотрели архитектуру города. Совершенно случайно я заметил, что мы постоянно наталкиваемся на одно и то же лицо. Я догадался. Это был первый в моей жизни шпик.