В течение полутора лет моего мужа сознательно неправильно лечили. Это дает мне право расценивать действия медперсонала больницы как преступные и требовать их судебного разбирательства.
Конкретно ходатайствую о возбуждении уголовного дела по ст. ст. 165 и 172 УК УССР в отношении начальника Днепропетровской специальной психиатрической больницы (г. Днепропетровск, ЯЭ 308/РБ) подполковника медицинской службы Прусса Ф. К., против лечащего врача моего мужа, начальника 9-го отделения больницы Часовских Л. А.[18], против бывшего лечащего врача моего мужа, начальника 12-го отделения этой же больницы Каменецкой Э. П.
Методы и продолжительность (полтора года) лечения, а также условия, в которых оно проводится, свидетельствует о том, что здесь речь идет не о профессиональной ошибке, уголовно не наказуемой. Речь идет о преднамеренном разрушении физического и психического здоровья Л. И. Плюща усиленными дозами медицинских препаратов в течение длительного времени в антисанитарных условиях.
За время пребывания в больнице у моего мужа появились боли в желудке и в сердце; введение препаратов не раз вызывало у него отеки и подавленное психическое состояние. Здоровье его разрушается, жизнь в опасности.
Неоднократно я взывала к гуманности и милосердию. Но в ответ не было даже и капли сочувства. Теперь я полагаюсь на Ваше срочное вмешательство.
20 декабря 1974 г. Житникова
Одновременно с этим я обратилась в международные ассоциации юристов и ассоциацию врачей-психиатров:
… Я обращаюсь именно к этим организациям, ибо сейчас речь идет не о защите прав человека, а о совершенно конкретных нарушениях принятых во всем цивилизованном мире (в том числе и в Советском Союзе) законов, касающихся юрисдикции и здравоохранения.
Я не сомневаюсь в том, что и в Советском Союзе есть адвокаты, которые могли бы представлять в суде мои интересы, как это бывает в тех случаях, когда они защищают интересы частного лица в его конфликте с государственным учреждением. Есть и честные врачи-психиатры, которые понимают всю абсурдность диагноза и всю преступность так называемого «лечения». Но те государственные организации, которым я предъявляю обвинение, находятся вне досягаемости обычных общественных институтов. Это закрытый мир, в который ни достучаться, ни докричаться нельзя. И только поэтому я обращаюсь к международной общественности и международным организациям.
Моя цель — осуществление законного права на эмиграцию всей моей семьи.
Эмиграция, как было официально объявлено ответственным сотрудником Киевского городского ОВИРа, возможна только в случае, если (и когда) Леонид Иванович Плющ будет на свободе. Но на свободе он может оказаться только в случае признания его здоровым (или выздоровевшим).
Таким образом, все опять сводится к событиям в Днепропетровске.
О резком ухудшении состояния Леонида Ивановича я сужу по тому, что за мной опять началась неприкрытая и круглосуточная слежка. Ее начало совпадает с отказом мне в очередном свидании.
Значит, меня хотят запугать, понимая, какие выводы я сделаю из отказа в свидании. Меня хотят заставить молчать. Это — прямое признание органами МВД тяжкого положения Леонида Ивановича Плюща, и весь мой предыдущий опыт подтверждает это.
Я поставлена в положение, при котором все мои действия упираются в действия МВД, ибо и ОВИР, и спецпсихбольница закреплены за этим ведомством.
Я хочу прорвать этот заколдованный круг. Я прошу помощи. Я со всей ответственностью заявляю, что речь идет о человеческой жизни.
Житникова
Вскоре последовал и «ответ».
Опять через «посредника». От имени заместителя Андропова мне было предложено заняться оформлением опекунства — дескать, тогда можно будет и говорить о выписке. Более конкретный ответ было обещано дать со дня на день. Иногда даже говорилось, что Леню, возможно, выпустят в конце января. «Возможно» звучало даже как «почти точно».
И хотя инстанция, которая обещала это, называлась очень внушительно, я знала, что это какаято оттяжка, уловка. Как выяснилось впоследствии, когда мы уже были здесь, на Западе, нужна была только оттяжка: оказывается, каким-то «сотым» пунктом в переговорах Брежнева с Фордом во Владивостоке стоял и вопрос о Лене. Форд благополучно уехал, опять была «скреплена» дружба между американским и советским народом, и все осталось по-прежнему.
18
Я не имела возможности узнать фамилию лечащего врача, поэтому ошиблась. Настоящая фамилия ее Любарская.