Эндо Биндер
На кладбище
© Eando Binder — «In a Graveyard», 1935
Чувствуя себя немного глупо, Кент Доусон открыл свой чемоданчик, опустил крышку на густую траву и положил пишущую машинку на низкое плоское надгробие, прямо на эпитафию. Это была самая старая часть обветшалого кладбища Роуздейл, где многочисленные могилы были отмечены всеми мыслимыми видами надгробий. На мгновение показалось почти кощунственным вторгаться в это торжественное место, мрачное из-за длинных теней приближающегося заката. И всё же это было идеальное место, пустынное и тихое, наполненное ощущением смерти и вечного покоя.
Он разложил свой складной стул и установил его так, чтобы можно было печатать. Затем достал из большого коричневого конверта писчую бумагу, а из кармана плаща — пачку сигарет. Теперь он был готов.
Кент Доусон сел и принялся за работу. Работа продвигалась быстро, поскольку сюжет был разработан заранее, и персонажи были ему совершенно ясны. Конечно, ему нужна была именно «атмосфера» этого места: «атмосфера» смерти и духовного воскрешения, поскольку он писал рассказ о сверхъестественном. Эту историю о нежити, о вампирах, он безуспешно пытался написать дома, в своей душной комнате. Один из его друзей в шутку предложил ему написать её на кладбище. Кент воспринял это предложение буквально.
Теперь, когда в ноздри ударило дыхание могилы, он обнаружил, что достичь столь важной для него «атмосферы» до смешного просто. Длинные, стелющиеся тени, призрачные очертания надгробий, жалобный крик козодоя, неуловимая сущность кладбищенской смерти — всё это нашло своё отражение в этой истории.
Он с бешеной скоростью стучал по клавишам. Время от времени, когда поток его мыслей прерывался, он поднимал голову и оглядывался по сторонам. По мере того как угасал дневной свет, белые мраморные фигуры вокруг него стали резко выделяться в сгущающемся мраке. Высокий печальный Христос справа от него, возвышающийся над карликовыми вечнозелёными растениями, сиял в последних лучах заходящего солнца.
Когда свет стал слишком тусклым, чтобы Кент Доусон мог разглядеть написанные им фразы, он порылся в кармане плаща, который бросил на траву у своих ног, и достал из кармана фонарик. Он пришёл с твёрдым намерением закончить работу, ибо история для Кента Доусона была подобна грызущему червю, не дающему покоя, пока он не извлечёт её из своего сознания в полном объёме.
Он включил фонарик и установил его в нише между двумя ангелами в шлемах на торце большого плоского надгробия. Немного повозившись, он расположил пишущую машинку и фонарик так, чтобы белый конус света падал на слова, которые он печатал.
Уже совсем стемнело, и он продолжил работу, впитывая «атмосферу» места скорее через эмоции, чем посредством данных ему природой органов чувств. Белый гранит и алебастр расставленных вокруг могильных плит принимали в его затуманенном взоре всевозможные жуткие очертания. Мысленно же он представлял себя окружённым сонмом духов и ночных созданий.
Кент вздрогнул и осёкся на полуслове, когда луч света внезапно метнулся в сторону. Он бросился вперёд как раз вовремя, чтобы подхватить фонарик, когда тот свалился со своего места. Он попытался снова установить её в нишу, образованную двумя ангельскими локтями, но тот не желал оставаться на месте.
Он на минуту задумался над проблемой. Затем наклонился, сорвал пучок травы, сформировал из него небольшой стожок на плоском камне и положил на него фонарик, наклонив линзу вверх. Свет частично рассеялся по надгробию, высвечивая часть выбитых на камне слов, и подсветил бумагу перед его глазами. Он продолжал.
«Огненные глаза вампира, раскалённые, как уголь, на мертвенно-бледном лице, светились сквозь кустарник».
В этот момент Кент Доусон впервые ощутил дрожь настоящего страха, который он испытал, воображая искусственные страхи своих напуганных персонажей. Ибо, когда он писал эти слова о горящих глазах, выглядывающих из укрытия, он увидел эти глаза! Это были два светящихся шара, в точности такие же, как те, что он видел в своём рассказе, смотревшие на него из зарослей кустарника, окружавших ближайшую могилу.
Кент застыл на мгновение, затем вскочил со стула и направил луч фонарика в кусты. Там ничего не было, только прозрачное переплетение веток с мелкими листьями. Кент вытер вспотевший лоб, сказал себе, что он дурак, и убрал фонарик. Но в его рукописи после этого появилось множество ошибок и зачёркиваний.
Неужели жуткость этого места его достала? Оно больше не было источником вдохновения для его рассказа, а стало ужасающим стимулом для его тайных страхов? Каких тайных страхов? Конечно, у него, трезвомыслящего автора фантастических рассказов, не могло быть тайной веры в вещи, выходящие за рамки обыденного. Или его выдумки так глубоко укоренились в его восприимчивом сознании, что он начал в них верить?