Снегири больше не прилетают, но за окном какое-то фантастическое множество синиц. Боже мой, сколько синиц! Искреннее удовольствие рассматривать их сквозь тяжелый бинокль. Волшебная голубоглазая оптика Сваровского. Иногда в окуляре плавится солнечный блик как золотой рыбий жир детства. Весной меняется даже структура физических тканей, и это заметно по Денису — все его соки играют в голубых жилках, он легко краснеет по самому ничтожному поводу, а глаза: Глаза разыгравшегося жеребенка.
Несмотря на то, что я в недавнем прошлом был учителем Дениса, я учился у него гораздо больше. Магия любви: вдруг открывается второе зрение, и мы начинаем смотреть на мир глазами любимого человека и понимаем, что до этого прозрения были совершенно слепы и одурачены. Акварельный островок позднего детства. Вот он, свежий, простой мир в первозданном замысле Креатора, без оптических обманов Сваровского и кривых зеркал поясничающих арлекинов. Дети разных стран лучше поймут друг друга, чем объевшиеся жареными дикобразами политики. Дети геополитичны — они не граждане отдельной страны, но граждане мира: Денис грызет яблоко, и яблоко в его руке похоже на земной шарик, а континенты — откусы. Сегодня в постели он был похож на резвого дельфиненка, и я, обняв его, нырял в теплых, солнечных и пенистых волнах, прогретых солнцем и намагниченных луной.
Вещий сон в одну из одиноких ночей: Всадник. Я следовал за ним сквозь мертвый лес, и наконец мы вышли на берег бурной реки. На другом берегу — вид великолепнейшего белого города, строения которого были похожи на восточные минареты, выложенные цветной мозаикой. Сферические белые купола — как гигантские яйца мифологической птицы. Я замер в восхищении, поняв, что этот город — мой. Может быть, это была проекция небесного Брайтона:
Схожу по тебе с ума, Денис, и счастлив в своем безумии. Красный кузнечик «Явы» тоже оттаял после зимней летаргии, почувствовал радость пробега по взлетной полосе моей жизни —:и в небо, к танцующим звездам, к Аквариусу! Спидометр накручивал не километры, но возрастание моей любви к тебе — в геометрической прогрессии. Теперь я поджидал тебя не у самых ворот школы, как раньше, а у триумфальной арки парка. Выезжая за город, я выжимал из своего мустанга всю цилиндрическую мощь, и в этом выражалось давно уже не подсознательное желание побега, прорыва. Скорость — одна из самых ярких иллюзий свободы. Теплые названия пригородных деревушек мелькали как субтитры старого фильма; мы мчались на запад, где уже догорало солнце, и хотелось ехать только в одном направлении, через все границы и таможни, без оглядки и безвозвратно. Вектор моей жизни уже давно был проложен на Запад. Да меня ночью разбудите — я точно укажу вам, в какую сторону света дует ветер перемен, словно с Запада на меня был направлен индивидуальный биологический магнит; меня несло к тем берегам на всех парусах судьбы и времени, и палуба уходила из-под ног. Денис предчувствовал нашу разлуку, и его чрезвычайная чувствительность проявлялась в молчаливой грусти и странном смирении, сквозившем во всем его облике.
Об эмиграции я думал уже давно. Новенький заграничный паспорт с немецкой визой уже лежал на моем столе, сверкая тисненым золотом российского герба. Мой пропуск в мир. Мой выход в свет. С Денисом мы часто говорили на эту тему. Он становился грустным, начинал заикаться, но верил, что в скором времени мы опять будем вместе — на новой земле и в новом доме. Бывают также в жизни моменты, когда мы чувствуем, что не являемся хозяевами своей судьбы, и, повинуясь странному зову, вдруг покидаем обжитые гнезда: Нет, я бежал не от проблем (кармических узлов все равно не развяжешь), я бежал не от самого себя, но к самому себе — в новом воплощении, под новым небом, в новом доме. И отъезд представлялся единственным выходом их тупика. Я почти не помню той весны — совершенно серьезно. Водка. Много водки. Транквилизаторы, как шарики золотой пыльцы с мохнатых лапок сновиденческих шмелей. Три солнечных таблетки сжимаю во вспотевшей ладони, мне хочется спать, спать, спать, спать, спать и никогда не просыпаться больше. Воздушные замки жизни, миражи отелей в атлантическом океане моей бескрайности, контрапункт мусульманского рая, смуглые мальчики в чертогах Хозяина. Мне всегда подсознательно хотелось сбежать во второй, третий, четвертый (и какой там еще?) план существования, спрятаться у золотого Будды в черепе и спокойно дожидаться последующей реинкарнации. Загробные тайны открываются в цветной упаковке кошмаров запойного очарованного странника, забывшего не только свое предназначение, но и христианское имя. «Клементина, Клементина,» — повторяю странное, неизвестно откуда пришедшее имя и растворяю в могучем стакане свое безумие. Бесы ненадолго успокаиваются, глотают эликсир с желчью, празднуют, пируют и танцуют на детских гробиках, увитых ржавым театральным плющом. В мире наркологических растений я не видел своих шикарных красных и свежих роз — там искусственные вощеные цветы и плавающие свечи. «Клементина, Клементина!» — протягиваю свои тонкие высохшие руки почти до луны: Клементина, Клементина! Арлекины выпрыгивают из-под крышки розового рояля, что-то печатают на моей пишущей машинке.