Бельчонок спит в своей норке — в каком мире скитается? Там горят синие луны, кувыркаются ангелы в застиранных рваных джинсах, мотогонщики сбивают кометы, ревут синтезаторы и эквилибристы взлетают на трапециях. И что по сравнению с этим мои грустные мимы с болотными фиалками и ночными незабудками, мои сентиментальные арлекины, пьянеющие даже от кисленького аромата винной пробки?
Когда я возвратился, на сад уже тяжело осел рассветный туман, дышащий теплой прелью и бойким жасмином, птицы только-только начинали перекликаться, а безумный соловей уже вовсю заливался в кладбищенской белой роще. Земля дышала. Жасмин трясет тяжелыми каплями, белые лепестки опадают на деревянные ступени. Стекла на веранде запотели, и я пишу пальцем по стеклу: «Я тебя люблю, Денис». Спать не хотелось, но странная легкость была в теле, похмельная острота восприятия мира — краски ярче, запахи усилились. Как ранняя птица с распластанными крыльями, на подоконнике лежит твой раскрытый Новый Завет, в котором тоже шумел Гефсиманский сад, полный жасмина, кедра и мягких мхов. Я раскрыл завет наугад: «Смотрите, презрители, подивитесь и исчезните; ибо Я делаю дело во дни ваши, дело, которому не поверили бы вы, если бы кто рассказал вам». В похмельной прострации я едва ли не целый час жевал эту цитату как умственную жвачку, пока моя рука сама не нашла на подоконнике рюмку с полувыдохшейся водкой; с тошнотворным комком в горле я залил в себя остатки горючего и занюхал апельсиновой коркой. Надсадно и нагло каркал ворон. Неожиданно я вздрогнул от вкрадчивого стука в окно веранды. Что-то мутное маячило за окном. Я протер ладонью запотевшее стекло и увидел нечто с виноватой, почти дебильной улыбкой.
Нечто было в солдатской форме. Стройбат, судя по лычкам. Солдатик с грязными выгоревшими волосами смотрел на меня, как дефективный ребенок, исподлобья, немного скосив глаза, что были явно косыми — один глаз на Марс, другой в Арзамас. Мы смотрели друг на друга как жители разных планет, и солдат заискивающе прохрипел, немного заикаясь: «Закурить не найдется?» Я открыл окно и протянул ему пачку. «А парочку можно стрельнуть?» Я кивнул. Нельзя было не заметить, что я не намерен вступать с ним в беседу, но солдатик переминался с ноги на ногу, не торопясь идти своей дорогой. Преодолевая сконфуженность, он произнес, почесывая затылок: «Мне бы еще пожрать чего-нибудь, хоть кусок хлеба и воды:» Не дожидаясь ответа, он протянул мне свою пустую флягу и просто просиял, когда я пригласил его в дом. Он не стал обходить веранду и резво перепрыгнул через подоконник. Я стал подогревать ему цыпленка, и он маниакально, голодными глазами следил за моим священнодействием. Я давно уже понял, с кем имею дело, и как-то неосознанно посмотрел на столовый нож с наборной ручкой. Пока солдат расправлялся с бедной птичкой, я осторожно осведомился: