В фэнтези плохо другое: когда автор начинает загоняться в «невероятный мир» с «животными, похожими на лошадь» и «одеждами, похожими на камзол». Как вариант — если персонаж фэнтези снимает с груди кокошник и с ноги сарафан, проживая в тереме древней архитектуры. Другими словами, когда терминология случайна и необязательна, а атмосфера самому автору непонятна. Пеньюар — это не бальное платье, что бы на этот счёт ни думал Ляпис-Трубецкой.
Видимо, дело в том, что лексика фэнтези не требует перевода. Это не чуждое, а наше собственное инобытие. Пространство нашего сна. Пространство сказки, где мы с детства как дома. Мир волшебства, где очень и очень многое возможно просто потому, что мы интуитивно воспринимаем волшебство как нечто существующее. Сказка может быть страшной или уютной, но она — часть нашей души, мировое древо нашего сознания, её корни питает тёмная бездна архетипов, а крона цветёт в выси постижения и творчества.
Потому и не надо придумывать несуществующие титулы для классической средневековой модели. У Стругацких в «Трудно быть богом» короли с баронами и монахи нигде не встали поперёк, при том, что вещь позиционируется как НФ, а не фэнтези. А уж в чистой фэнтези короли с монахами и подавно никому и ничему не помешают. Ну назовите титул вашей верховной власти «Великий Утёс, Сверкающий Бой С Ногой В Небе», ну заставляйте бедных героев каждый раз его произносить… Пан-атаман Грициан Таврический… Ничего это к тексту не добавит. И замена слова «спасибо» на что-то глубоко иное, потому что «спаси бог» не годится для мира, верящего в демонов — это не находка, а буквоедство в подавляющем большинстве случаев. Потому что стёрлась на этом слове тень изначального смысла — ну запретите заодно и атеистам текущей реальности говорить «спасибо» и «благодарю», ровно столько же в том будет пользы.
Топливо для фантазии читателя в фэнтези — не терминология. Можно европейские имена, европейские титулы — и такое эмоциональное напряжение, что от текста будет не оторваться. Можно вообще русские имена и реалии — ну и «Малахитовая шкатулка» до сих пор шедевр и восторг, абсолютно без всякого выпендрёжа и неологизмов, как и «Вечера на хуторе близ Диканьки». Без перевода понятно — и это самый лучший способ создавать сказочные миры, где детская часть нашей души как дома.
Но то, что хорошо для фэнтези, категорически не годится для фантастики. Для настоящих, не сказочных, чужих планет. Для путей в миры истинно иные. Для мест, где говорят на других языках, а мыслят в другой системе координат.
Вот где нужны неологизмы. Необходимы. Миры фэнтези — дивные, далёкие, но знакомые острова, где живут драконы. Миры НФ настолько иные, что в них и «дракон» — такая же условность, как «лошадь». Там обитает торук.
Нет, конечно, можно притянуть за уши мутное объяснение, почему инопланетный зелёный змей с четырьмя глазами на стебельках представился как Ваня Кокин. Это просто совпадение, вот. Или созвучие. Бывает. Народ поржёт. Но если комический эффект не нужен — лучше выдумать имена. Придумать принцип, которым в этом мире руководствуются, называя дитя. На худой конец — перевести эти имена, наделив их чужим смыслом: у нас «яма» — одно, у японцев — другое. И наш змеевидный товарищ отрекомендуется так: «Ваня Кокин, что значит на языке моих предков Зелёное Солнце». Можно и топонимику переводить, запросто: «Этот фиолетовый лес, где гигантские грибы образовывали сырые и воняющие аммиаком катакомбы, аборигены называли Гниющая Ловушка». А можно и не переводить — тогда будет совершенно уместно смотреться неологизм.
Туда же и титулы пойдут. В «АБС-образной фантастике» короли с баронами ещё будут нормально смотреться, потому что мир нарочито напоминает земной, но вот у разумных пауков-коллективистов — какие короли, какие бароны? Или — милорд Семирично Ветвистый, полномочный посол древней цивилизации говорящих хвощей…
Что же получается? Выбрав слово для фантастической реалии, писатель может приблизить мир текста к читателю. Дать читателю возможность войти, оглядеться, обустроиться и обжиться. А может, наоборот, отстранить. Сделать всё страньше и страньше. Назовём восьмилапого чешуйчатого хищника лошадью — и он потащит свой мир через межу в пространство читателя. Он — знак мира: «Я постижим, доступен пониманию, могу стать тебе своим. Будь во мне как дома». А сказать о летающей корове: «Это склисс, он ничей» — предупреждение: «Чудеса и диковины!» Склисс — знак, что мир текста может оказаться вовсе не тем, чем видится сквозь мембрану. Что читатель может обмануться мнимым сходством чужого со знакомым, собственными стереотипами восприятия. Как Галилей, первым увидевший у Сатурна… кольца? Нет, два странных нечто, прилипшие к планете. Склисс — не корова, и Сатурн не тройной. Всё не так, ребята.