— Спасибо большое!
— Тебе спасибо. До свидания. Надеюсь, что не прощаемся.
— До свидания.
– Антон! Тоша! – Аврора прибежала домой счастливая и взъерошенная, что логично напрягло ее мужа.
– Слушаю тебя, – сдерживая рвущееся наружу раздражение.
«Ушла неизвестно куда и неизвестно с кем. Вся светится! Что мне еще думать? А это что за…»
– Конверт? Письмо что ли пришло? А от кого?
– Это не письмо, Тош. Это моя зарплата!
– Твоя что, прости?!
– Зарплата!
– Как-то я пропустил тот момент, когда ты устроилась на работу.
Еще немного и он закричит. Еще немного и будет скандал.
«Она поэтому отказалась от второго ребенка? Потому что захотела работать? Когда для нее карьера стала важнее семьи?»
– А я и не устроилась.
И Аврора поведала обо всех событиях, начиная с юбилея Анечкиной учительницы. И в качестве кульминации горделиво продемонстрировала содержимое конверта. Антон почувствовал себя уязвленным.
– Но работать ты там не будешь? – интонация колебалась между вопросом и утверждением.
– Нет. Я только продала свой рецепт, – Аврора уже собиралась добавить: «Для начала».
– Ладно. Но я бы хотел, чтобы впредь подобные решения ты согласовывала со мной.
Аврора, ожидавшая иной реакции, банально расплакалась. Копившаяся обида на безразличие и невнимательность мужа наконец-то получила выход в виде слез и всхлипов. С ней случилась настоящая истерика. Такая, когда прекращаешь плакать, только если заканчивается воздух в легких. Когда прекращаешь плакать, только чтобы выжить.
Почему в книгах пишут, что при тоске, огорчении плечи опускаются? Ни черта подобного! Аврора по максимуму старалась притянуть гудящую голову к туловищу, поэтому сжимала шею и неестественно резко поднимала плечи, скукоживаясь, как черепашка, прячущая голову, хвост и лапки в панцирь. Она строила вокруг себя невидимую ракушку, сквозь которую не должна просочиться ни одна негативная эмоция. Когда-то в детстве она сжималась подобным образом, когда из дома уезжал отец. Тогда к ней тихо подсаживалась мама и накрывала своими теплыми руками. Материнские руки мало походили на ракушку, но дарили необходимую защиту и заботу.
Аврора по простоте душевной ждала, что Антон услышит ее нескончаемые завывания и поддержит, утешит, обнимет, скажет, что у них все хорошо и он все еще любит. Как это было в первые годы знакомства. Он трепетно дул на разбитую коленку почти незнакомой девчонки на низкой скамейке в холле ледового дворца, но не проявлял ни малейшего участия к слезам ставшего родным человека. Антон, погруженный в мрачные мысли, отправился в виртуальный мир, прихватив с собой наушники. Он не слышал, что творится с его женой на его же кухне.
Он не хотел этого слышать. Антон видел, как при его словах хмурились брови и подрагивала нижняя губа Авроры, поэтому знал – будут слезы. Наверняка. Но он был слишком зол и раздражен и боялся во власти эмоций взболтнуть лишнего, незаслуженно оскорбить любимую женщину, мать своего ребенка. Или заслуженно?..
Он невольно вспомнил их первый после нелепого знакомства разговор, когда он рассказывал о вахтах отца и почти не скрытых от глаз единственного сына изменах матери, как он то ли шутливо, то ли пророчески называл родителя оленем. Как сам потом в течение долгих лет носил шапки и свитера с изображениями оленей. Антон, будучи человеком суеверным, боялся, что ненароком накликал свою возможную метафорическую рогатость.
Антон не верил, что Аврора, как и любая другая женщина, станет что-то менять в жизни, если при этом не замешан мужчина.
И без того неприятно ровные отношения между супругами арктически захолодели. Если бы их жилплощадь располагала дополнительными возможностями, они бы даже спали по разным комнатам. Откровенно говоря, когда Аврора покупала в спортивном магазине дочери костюм для занятий хореографией, она украдкой поглядывала на приемлемую цену простенького надувного матраса и думала: «А может…»