— Пусть пани сядет, — говорит обеспокоенный хозяин.
— Не бойтесь. Я не уйду… — отвечаю я.
Юлиан с полицейским переходят через шоссе. Я поворачиваюсь к хозяину, выхватываю из кармана револьвер. На всю жизнь остаются в памяти расширенные от ужаса глаза, бледная вспышка выстрела, вой собаки, рвущейся с цепи, крики женщины, желтое поле пшеницы…
Ветром снесло платок с головы… Я бегу, бегу все дальше в лес, в горы… Бегу долго, стараясь запутать следы в ручьях, на камнях, меняя направление, бегу, бегу… Спускаются сумерки. Идти даже медленно уже нет сил. Вот большой овраг. Я спускаюсь вниз и забираюсь в маленькую глухую нору на дне его. Немного отдохнув, начинаю обдумывать свое положение. Парашют остался на дереве. Его найдут. И платок тоже. Это факт. Немцы, конечно, поймут, кого забросили к ним. В полиции догадаются, что я радист. Ведь девушки в разведгруппах обязательно радисты. Будут искать… Если рассуждать логически, я должна убежать как можно дальше из этих мест. А если рассуждать «не логически»?.. Я решаю вернуться к тому дому, где произошло убийство. Думаю, что там меня меньше всего будут искать.
Темно и холодно в лесу; вероятно, уже глубокая ночь. Страшно вылезать из ямы. Собрав последние силы, напряженно вспоминая дорогу, я медленно потащилась обратно. Рассветало, когда я добралась до вершины горы со знакомым уже домом. Маленький огонек светился в окне…
Здесь же, недалеко от опушки, под густой елью, загородившись хворостом, я легла спать. Посмотрела на камень, выступавший из земли, — он будет вместо подушки, — и едва положила на него голову, как сразу уснула. Спала я долго. Сквозь сон никак не могла понять, почему мне холодно, а когда проснулась, то увидела, что идет дождь. Я вся промокла. В голове чувствовалась тяжесть. Я села к стволу дерева, загородилась хворостом и опять быстро уснула. На этот раз проснулась от легкого шороха. Сжала револьвер — я и во сне держала его в руке, — но тревога оказалась напрасной. Надо мной с ветки на ветку, распушив рыжий хвост, прыгала белка. Меня знобило. Хотелось есть. Оглядываясь по сторонам, я пошла к кустарникам, в которых спрятала вещевой мешок. Дождь кончился, но в лесу было туманно и сыро. Новая беда поджидала меня — мешка на месте не оказалось. Несколько раз я обыскала кустарник вдоль и поперек — ничего! Я вернулась к своей ели усталая и злая.
Невыносимо длинные, тоскливые прошли три дня. Голодная, больная бродила я по лесам, тщетно пытаясь разыскать товарищей. В тоненькой летней блузке было очень холодно спать на земле. Я сделала себе постель из еловых веток, укрывалась тоже ветвями. Постель была жесткой, но надежной. Глядя со стороны на эту кучу хвороста, никто бы не подумал, что под ней лежит человек. Голова постоянно горела как в огне, мучила жажда, временами я теряла сознание и проваливалась в темноту. Очнувшись, сердилась на свою беспомощность и старалась держать себя в руках. С трудом добиралась до ближайшего ручья, чтобы напиться холодной, чистой воды. Приходило минутное облегчение, затем опять голова становилась тяжелой, не было сил поднять ее от земли, не было сил двигаться. С тяжелыми кошмарами проходили ночи. И каждая ночь уносила с собой частицу света, с каждым днем становилось все темнее вокруг, мутился рассудок. Синими звездочками в ночи горели глаза майора. Где он?.. Что же не найдет меня? Неужели сердце не подскажет ему дорогу?
Иногда одолевали сомнения: не лучше ли было сидеть под крылышком родителей, работать на фабрике и спокойно ждать конца войны? Может, действительно мне, девчонке, незачем было мечтать о больших и трудных делах? Но нет, нет! Сейчас трудно. Это экзамен. Надо выдержать!
Мучительно хотелось есть. Я нашла в лесу большую суковатую палку, опираясь на нее, ходила по горам. Мне становилось все хуже. Кружилась голова, но я шла и шла, обходя полицейские посты, людей.
На пятый день я встала пораньше, добралась до лесной тропинки, которую приметила накануне, и стала ждать. Сидела долго. Напротив из кустов выбежала серна. Я не шевелилась. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Потом серна, легко оттолкнувшись стройными ножками от земли, ускакала обратно в лес. Вскоре на тропинке показался мужчина. Он шел, тихо напевая, в такт песне размахивая полотняной сумкой. Я хотела выйти ему навстречу, но вовремя остановилась. На тропинке показался полицейский. И опять я ушла в горы. Я ходила долго, пока не выбилась из сил. Только палка — мой друг — помогала держаться на ногах. Мне все стало безразлично, и, выйдя из лесу на большую поляну — совершенно открытый склон горы высотой с полкилометра, я пошла прямо через эту поляну. Внизу на шоссе останавливались люди и смотрели на меня. Не знаю, где тогда была полиция… На всякий случай приготовила револьвер.
На поляне я увидела женщину, которая пасла корову. Ближе к опушке сидели возле стада овец два пастуха. Я решила подойти к женщине. Обессиленная, дошла до нее, опустилась на землю, взглянула ей в глаза и, не в силах сказать ни слова, заплакала, прижавшись лицом к жесткой сухой траве.