— Почему пани плачет? — спросила женщина.
Я подняла голову, посмотрела на нее. Что сказать? Что спросить у нее?
Может быть, она знает, где партизаны? Может, попросить кусочек хлеба?..
Вдруг женщина, смутившись, отвернулась от меня и погнала корову. Почему? Почему она ушла? Неужели она не видела, что у меня нет больше сил? Неужели она не видела, что я больна?
Полгода спустя я узнала, что ее испугал револьвер, торчавший у меня из кармана. Эта женщина, добрая и простая, хотела уже мне помочь чем-нибудь, но, увидев револьвер, испугалась и ушла. Так я и осталась в ее памяти — плачущая, больная — серый комочек на голом склоне горы…
Я встала и ушла в лес, на свою постель. Тяжелый и черный навалился сон. Очнувшись, я крепче сжимала револьвер. Только бы полиция не застала меня спящей. От горячего дыхания потрескались губы. Бесконечной казалась темнота беспамятства, темнота ночи… Наступил шестой день. Я добралась до тропинки и стала ждать. Показался мужчина с сумкой в руках. У меня не было другого выхода, я решила рискнуть. Когда он подошел ближе, я выглянула из-за дерева и тихо сказала:
— Прошем пана…
Он остановился, быстро взглянул на меня и, оглядываясь по сторонам, подбежал ко мне.
— Что вы делаете? Вы понимаете, что вы делаете? Вас ищут везде, а вы так близко от дороги! Полиция ходит кругом! На столбах в селе объявления висят, ваши приметы описаны. Внизу у тропинки стоит полицейский и проверяет, что люди в лес несут. — Михал (так звали моего нового знакомого) похлопал себя по карманам и показал сумку, где лежали две лепешки и кусок сыра.
— Вот и все, хоть целый день работай. Больше не разрешают с собой взять. Надеются, что вы придете за едой к кому-нибудь в деревню… А партизаны вас так ищут! Всем своим людям наказали вас найти…
Потом мы сидели, пригнувшись в кустах, очень близко друг к другу. Михал говорил быстрым шепотом:
— Панна Ася, один русский попал в полицию. Ваш парашют сняли с дерева, а этот человек был недалеко от того места: Он очень сильно разбился: поломал руки, ноги… его нашли два фольксдойча… Он просил спрятать его, а они выдали полиции…
«Так вот кто кричал тогда», — подумала я,
— А как зовут? Вы не узнали?
— Петр. Его звали Петр.
— Почему «звали»? Разве?..
— Да. Он умер два дня тому назад… Он был очень плохой. Весь больной. Панна Ася, он все рассказал… и про вас, и про майора, и про всех…
— Полиции?
— Да. А они все равно били его, пытали…
— Скажите, а радиостанцию нашли?
— Радио?.. Не слыхал. Наверное, нет, не нашли.
— Хорошо… А как мне добраться до партизан? Где остальные наши товарищи? Вы ничего не слышали о них?
— Нет. Пока ничего. О партизанах я сегодня узнаю, они далеко отсюда находятся. Только вы, пожалуйста, никуда не выходите, подождите еще немножко… Панна Ася, как вам удалось уйти от облавы?
— От какой облавы?
— Ведь после того, как вы убежали, полицейские и солдаты — их было человек сто — «прочесали» лес, в котором вы скрылись. Они много стреляли. Мы все ждали, с чем они вернутся. А потом узнали, что вас не нашли. Только парашют и вещевой мешок.
— Облава на меня — это понятно. А вот почему они не поймали — это и мне непонятно…
Итак, Петр Климашин замучен полицейскими. Что он мог рассказать?..
Михал отдал мне весь обед, который нес с собой. Это был один из счастливейших дней моей жизни. Я опять была не одинока, надежда на скорую встречу с товарищами ободрила меня, пища прибавила силы.
Ночью дети Михала пробрались ко мне и принесли старый, потрепанный пиджак, по которому ни один житель села не признал бы его хозяина. В эту ночь мне показалось, что постель не очень жесткая и земля не такая уж холодная…
…На черной выгоревшей поляне только один зеленый куст. Под кустом сижу я. Кольцо полицейских сужается. Я тянусь к револьверу и никак не могу достать его. Но полицейские уже окружили меня. Один из них грубо хватает за плечо, приподнимает и с силой толкает под гору. «Ах ты, русская собака, наконец-то попалась!» Я кубарем качусь с горы…
Открываю глаза и вижу, что Михал трясет меня за плечо.
— Панна Ася, панна Ася, проснитесь! Вы так стонали во сне, я решил разбудить вас.
Так это был сон! Какой страшный сон! Я никак не могу успокоиться.
— Пан Михал, — не в силах сдержаться, я плачу, — пан Михал, скажите мне, где партизаны?.. Я боюсь здесь жить… мне страшно. Я больна. У меня нет больше сил. Скажите, где партизаны?
Михал успокаивает меня:
— Не плачьте, панна Ася, не плачьте. Ведь я для того и пришел. Подождите до вечера, днем идти опасно, я принес вам еще хлеба и молока. А вечером идите вон в ту сторону, не больше часу ходьбы. Там стоит дом, там ждут вас. А оттуда проводят к партизанам. Только дождитесь вечера.
— Хорошо, хорошо, — отвечаю я.
Но ждать до вечера не могу. Через полчаса после ухода Михала я собираюсь, и, пошатываясь, от дерева к дереву углубляюсь в лес. Много раз останавливаюсь, отдыхаю. Все так же болит и кружится голова, слабеют руки, ноги. Хочется лечь и не шевелиться. Пусть будет что будет. Только бы лечь, отдохнуть. Надежный друг — толстая суковатая палка. Если за нее ухватиться обеими руками, то легче подниматься в гору. Она-то и помогла мне добраться до заветного дома. Большие ввалившиеся глаза, темные круги под ними, спутанные косы, длинный оборванный пиджак, подпоясанный веревкой, засученные рукава, кусок хлеба под пиджаком на груди и револьвер в руке — такой подошла я к дверям дома. Постучалась. Из комнаты ответили: «Прошем». Я открыла дверь и остановилась на пороге.