Отец как-то успевает забежать домой, приготовить еду. Возвращаюсь вечером домой, а меня уже ждет на диване под подушкой горячий ужин, на столе записка. Иногда видимся — один раз в десять дней. Дни, наполненные трескотней швейных моторов, горячим запахом солдатского сукна, привычной темнотой московских улиц и тоненьким писком зуммера, бегут размеренно друг за другом. И теперь я уже точно знаю: фронт — это скоро.
Интересное дело: знаю, что точка-тире «ти-та» — это «а». Преподаватель отстукивает на ключе «ти-та» пять раз в минуту с одинаковыми интервалами. Слышу звук, понимаю, что это «а», но записать вовремя не успеваю. Преподаватель смеется:
— Не волнуйтесь, все придет в свое время. Будете, не задумываясь, записывать по сто двадцать знаков в минуту, а то и больше.
Не верится. Вообще-то снисходительное отношение к радиоделу у меня поколебалось в первый же день занятий. Познакомившись с нами, преподаватель отстукал на ключе «приветственную» радиограмму со скоростью сто сорок знаков в минуту, на что мы все — тридцать девчонок — ответили громким искренним смехом. Казалось невероятным тогда, что придет время, когда сама будешь выгадывать у немецких пеленгаторов доли секунды, чуть заметными движениями руки сообщать необходимые командованию буквы и цифры, шифрованные радиограммы. Но к этой оперативности, четкости в работе вели долгие месяцы учебы, крайне напряженной, и не менее интересной.
А пока я бегала с работы в школу, старательно упражнялась на большом тяжелом телеграфном ключе и, честное слово, выглядела победителем, когда приняла первую радиограмму вовремя и без ошибок.
Приехала из деревни мать с ребятишками. Клава и Вова будут учиться. Все мы, и, конечно, больше всех мама, каждый день ждем писем с фронта от старшего брата. Я вижу, как бережно складывает мать конверты с Васиными письмами в отдельную сумку, и думаю, что скоро и от меня она будет получать письма и вот так же складывать их, беречь. Но — пока ни слова. Тайком от матери перечитываю письма брата по нескольку раз. Очень хочется знать, как там — на фронте. Не то, что в газетах пишут или в кино показывают, а вот что-то особенное, такое, о чем думают бойцы, когда в бой идут. Страшно им или не очень? А Вася пишет обо всем: о погоде, о походах, о боях… о том, что вот вечер хороший и у них на передовой заводят патефон.
В наш большой четырехэтажный дом начинают возвращаться из эвакуации жильцы: приехали и Лариса с матерью. Лариса старше меня на два года. Сначала она поступила в один институт, потом перешла в другой. Лариса сторонится меня, иногда делает вид, что не замечает: ведь я всего-навсего подруга детских игр, а сейчас я работница швейной фабрики — примерщица закройного цеха. Но не знает Лариса, с какой гордостью, с какой спокойной совестью несу я домой заработанные деньги — триста рублей и талон на дополнительное питание за выполнение нормы на сто восемьдесят процентов. Усталое, ноет все тело. Все-таки тяжело работать и учиться. Мало шести часов сна. И на фабрике в первую же свободную минуту валюсь на тюки сукна, чтобы поспать хоть десять — пятнадцать минут.
Но иной, легкой жизни мне не надо.
На одном из занятий преподаватель говорит:
— Провожу сегодня контрольную работу, прошу быть повнимательней.
Пока преподаватель проверяет наши работы, мы сидим в ожидании результатов.
Потом всех отпускают, оставив несколько человек, в том числе и меня. В кабинет заходит капитан и говорит, оглядев нас:
— Товарищи, если кто из вас желает учиться в военной школе радистов, приходите завтра утром с вещами. Поедете в Горький. Там закончите учебу.
Я не задаю лишних вопросов. В настоящую военную школу! Радостная бегу домой. Но дома моя радость меркнет.
— В какую это школу? — спрашивает мать. — Добегалась. Сидела бы дома. Вон Лариса знай себе учится! А тебе надо подальше от дома!
Я не могу спорить с ней. Мое молчание, видимо, обезоруживает ее.
— Что собирать-то тебе? — спрашивает она неверным, срывающимся голосом.
Нудная, серая изморозь мелким налетом покрывает все вокруг, оседает на лице, на пальто. Я иду с вещевым мешком за плечами. Мать, почему-то маленькая, тихая, идет сбоку, молчит и только изредка начинает уговаривать меня:
— Может, не поедешь, а? Обязательно везде побывать надо? Пропадешь на чужой стороне.
— Что ты, мама! Не пропаду. Не беспокойся. Только письма почаще пишите.
Около школы уже собрались отъезжающие девушки. Нас построили и повели на вокзал. Догоняя наш строй, мать пошла рядом и в последний раз безнадежно спросила:
— Может, раздумаешь, Ася?..
Дойдя до поворота, я оглянулась. Мать стояла, прислонившись к стене дома, закрыв лицо руками…
Накануне я не сказала ей, что еду добровольно и что школа готовит военных радистов.
3
В первый же вечер в школе наш командир — старший техник-лейтенант Величко — сказал:
— Пройдет время, и, окончив школу, вы разъедетесь в разные стороны — радисты особого назначения! Вы можете работать на кораблях, на самолетах, в штабах армий и фронтов, в партизанских отрядах. Можете выполнять особые правительственные задания. От того, как вы будете учиться, зависит успех будущей работы, потому что умение быстро и четко наладить связь может спасти не только вашу жизнь, но и жизнь многих сотен и тысяч людей.