– Да, мистер Саммерс? – откликнулся тот.
– Умоляю вас, позвольте мне их утихомирить!
– Нам не пристало вмешиваться в дела церкви, мистер Саммерс.
– Сэр, матросы… Сэр!
– Что с ними?
– Они пьяны, сэр!
– Что ж, проследите, чтобы виновные были наказаны.
Капитан отвернулся от Саммерса и словно бы впервые заметил меня.
– Добрый день, мистер Тальбот! Надеюсь, вы довольны последними днями путешествия?
Я ответил, что да, доволен, выразив согласие словами, коих сейчас уже не припомню, так как в тот момент был целиком захвачен переменой, произошедшей в капитане. Выражение лица, с которым он выслушивал подчиненных, можно сравнить разве что с открытой дверью тюрьмы. Обычно он выпячивает нижнюю челюсть и свешивает на нее всю остальную физиономию, мрачную и нахмуренную под нависшими бровями – зрелище не для слабонервных! Однако сегодня и в лице его, и даже в голосе проскальзывал некий намек на веселье!
– Позвольте по крайней мере… Гляньте-ка, что там творится! – вскрикнул Саммерс, указывая куда-то пальцем.
Я обернулся.
Вы никогда не размышляли над тем, почему мы знаменуем окончание учебы тем, что натягиваем на себя средневековые капюшоны и венчаем головы лотком штукатурщика (кстати, а перед ректором хорошо бы нести золоченое корытце для раствора… Извините, отвлекся). Из левого выхода появились два силуэта, которые теперь следовали к правому. Раздавшийся в это же время звон склянок и явно ироничный возглас «Все спокойно!» сделал их похожими на фигурки каких-то причудливых часов. На первом красовался черный, отороченный мехом капюшон, который не свисал на спину, а был натянут на голову, точно на миниатюрах в иллюстрированных манускриптах времен Чосера. Человек придерживал его рукой под подбородком, как дамы придерживают шаль, а второй рукой уперся в бедро и семенил по палубе преувеличенно жеманной женской походкой. За ним, шаркая, тащился второй, в матросской робе и потрепанной академической шапочке. Как только оба скрылись в кубрике, оттуда донесся новый взрыв смеха и поощрительные выкрики.