Францишек Равита
НА КРАСНОМ ДВОРЕ
I. Вече
В эпоху, которую мы описываем, Киев был уже большим, крепким городом и разделялся на две части: на Гору, или княжий двор, и Подол, расположенный у подножия Горы. Собственно город с укреплениями представляла Гора, на которой помещались княжьи дворы, дома бояр, церкви и монастыри. Город, или Гору, окружали каменные стены, построенные Ярославом, который соединил их мостом, переброшенным через овраг близ церкви Святой Софии, и защитил этот последний Золотыми воротами. На север и северо-запад тянулись эти широкие стены на подгорья, сад и огород киевлян; затем около Жидовских ворот, через которые проходила дорога на Польшу, стены спускались в овраг, соединяющийся с Подолом. От оврага стены поднимались на высокие холмы, возвышавшиеся над Подолом и тянувшиеся вплоть до Боричева въезда — до того места, где при дедушке князя Изяслава стоял славянский Перун с серебряною головою и золотыми усами. За церковью и монастырем Святого Михаила стена соприкасалась с холмом, называемым Перевесищем и шедшим наклонно к узкому, но крутому Крещатику, поросшему лесом и пересекаемому Днепром. Крещатик, или, как прежде называли, Крещатая долина, соединялся с лесом, называвшимся Дебрями, и далее соприкасался лесистым своим крылом с монастырем Святого Николая, Аскольдовою могилою, Угорским побережьем и разбросанными постройками с келийками Киево-Печерской лавры. Наконец эта стена соединялась с Золотыми воротами близ монастыря Святой Ирины.
В центре города жил Изяслав на княжьем дворе, называвшемся также и Ярославовым, расположенном неподалеку от церкви Святого Василия, то есть в том самом месте близ Боричева оврага, где сидел Кий, первый князь Киевский. Рядом с великим двором находились терема Ольги, церкви Десятинная, в честь Богородицы, Андрея и Федора, а также обширный двор деместников, или певцов; тут же помещались терема князей, обнесенные особыми стенами с воротами Святой Софии, соединявшими двор с другим концом Горы, называемым Софийским концом. Здесь находилось жилье воевод и бояр.
К концу княжения Ярослава, правившего твердою рукою, обитатели Горы охотно переселялись на Подол, где создался свободный самосуд народа, представлявший сильную оппозицию княжеской власти. У киевлян там был свой торг или торговые конторы, учрежденные для торговли с болгарами и греческими колониями, и свое вече.
Князья, сидевшие на Горе, неохотно смотрели на эти народные собрания, которые не только умаляли их величие, но часто принимали угрожающий характер. Однако народ, находясь вдали от гридней и дружины, чувствовал себя свободнее и охотнее отзывался на вечевой звон.
Именно в данное время в Киеве было беспокойно, в особенности на Подоле; народ волновался и шумел, измышляя на князя и воевод разные небылицы.
Это было осенью, по возвращении Изяслава с дружиною из похода, предпринятого им вместе со Святославом Черниговским и Всеволодом Переяславльским на половцев. Поход не удался. Хотя братья соединили свои войска в решимости победить общего врага, вышло наоборот — половцы победили их, и князья потеряли охоту бороться с кочующим народом, разойдясь по домам в надежде, что в их укрепленных городах им будет легче защищаться.
Половцам это было на руку. Они избавились от неприятеля, перед ними были открыты все дороги, и они стали совершать набеги на Переяславльское княжество, а затем, переправившись через Неводницкий перевоз, обошли по берегам Лыбеди Киев и начали беспокоить окрестных жителей, грабя их и разоряя.
Внутрь города нельзя было проникнуть, его надежно охраняли. Постоянную же осаду вести было невозможно, так как силы половцев были весьма слабы; поэтому они нападали на села и деревни, на городские предместья, наводя ужас на жителей, которые видели их впервые. Половцы не вступали в открытый бой; они только грабили и жгли все, что встречали на своем пути.
Особенно пострадали от их набегов сады и огороды киевлян, к которым проще всего было приступиться; грабители хватали каждого, кто осмеливался выйти на улицу; жители боялись выходить за городские стены, чтобы попоить лошадей в Лыбеди.
В такой же, если не большей, опасности находился и Подол, потому что эта часть города отгорожена была от Оболони только частоколом и рвом. Почти каждую неделю в Киеве нет-нет да и возникал переполох.
Между тем Изяслав не делал ничего для обороны города и защиты киевлян: он только сидел в своем великокняжеском дворце и пировал с дружиною.
Это последнее обстоятельство вызывало неудовольствие киевлян.
— Нам нужен князь не для пиров, — слышались голоса недовольных, — а для защиты.
— Место дружинников не в княжеских палатах, — говорили иные, — а в рядах рати и в поле.
Эти слова доходили до слуха Изяслава, и нередко доставалось воеводе Коснячко, который не принадлежал к числу людей, боявшихся говорить правду. Он гордился дружбою и доверием князя, знал свой долг и обязанности по отношению к Руси, поэтому при каждом удобном случае высказывался смело и справедливо.
Тем не менее киевляне не переставали обвинять и воеводу, которого считали правою рукою князя, хотя князь редко пользовался услугами Коснячко, так как окружил себя новыми друзьями и дружинниками.
Как только в народе началось брожение, Коснячко поехал на княжий двор.
— Скверно, князь, — сказал он. — Половцы разоряют нас, а ты держишь у себя дружину, кормишь, поишь ее да одеваешь в золото и дорогие ткани…
— Потому что я со своею дружиною это злато добываю, — отвечал подгулявший князь. — Если дружина при мне, значит, и вся сила на моей стороне.
— Быть может, ты прав, княже, — задумчиво отвечал воевода, — но народ бунтует. Дружина твоя — малость, а народ — сила. И если ты со своею дружиною не станешь защищать народ, он сумеет сам себя защитить от врага.
Изяслав недовольно поморщился.
— Воевода! — грозно заметил он. — Ты не на боярском совете! Позовут тебя, тогда и будешь говорить…
Ответ князя был ясен воеводе, и, нахмурясь, он отправился восвояси.
Между тем Изяслав по обыкновению или пировал с дружинниками, или охотился в Дебрях с рогатиною на медведей и волков, а то и с кречетами — на лебедей…
Но вот за час или за два до захода солнца на Подоле зазвучал вечевой колокол; звуки его пролетели над Днепром, затухая где-то в лозняке на Турханьем острове; пролетели по Оболонью, отзываясь в лесах и горах у Вышгорода, — достигали княжеских палат.
Звон не прекращался до захода солнца. Вслушиваясь в вечернюю тишину, среди которой грустно и монотонно гудел вечевой колокол, можно было отчетливо расслышать несколько посторонних голосов.
Действительно, вечевой колокол сзывал людей не только с Подола, но и со всех окрестностей, составлявших с Киевом одно неразрывное целое, как, например, село Предславино, Вышгород, Берестово и Белгород. Конные и пешие люди шли по всем дорогам и тропинкам по направлению к Подолу, на площадь перед Турьей божницей, где, по обыкновению, происходило вече.
Ввиду этого из великокняжеского двора был послан верхом один из гридней узнать, по какому случаю народ собирается перед Турьей божницей на вече.
Гридень вернулся поздним вечером и принес князю весть, что киевляне собрались на совет обсудить, как им избавиться от половцев, которые с каждым днем все более беспокоят их, и что не только имущество горожан находится в опасности, но они сами боятся за своих жен и детей.
Киевляне просили гридня передать их просьбу князю, боярам и дружине, чтобы те явились на вече.
Это не понравилось Изяславу, и он, быть может предчувствуя что-то нехорошее, не пошел на вече. Пока киевляне ночью держали совет, как им быть, князь собрал дружину, велел выкатить из подвала две бочки меду, позвать музыкантов и плясунов, и началось пиршество.
Народное вече, созванное так внезапно в Киеве, не прошло незамеченным и воеводою Коснячко.