Они рано вставали. Шурочка, просыпаясь, потягивалась и сразу бежала к зеркалу. Задумчиво стояла, вглядывалась. Однажды Кира подсмотрела, как дочь протянула руку к зеркальной поверхности, и уже изготовилась подскочить, схватить Шурку, не дать ей уйти в податливую глубину. Но девочка помнила запрет, держала данное слово и стекла не касалась. Лишь приближала руки к поплывшей рябью поверхности, потом отводила за спину, сцепив пальцы, стояла и улыбалась. Кира перевела дух: умница, не поддалась соблазну. На этот раз не поддалась. Но можно ли полагаться на слово, данное ребёнком, пусть даже таким замечательным, как её Шурочка?
После завтрака они гуляли. Гуляли по Петербургу. Не по Ленинграду, а именно по Петербургу. Нельзя сказать, что Кире был неприятен современный город с обилием автомобилей, автобусов, троллейбусов, трамваев, с летящими под землёй поездами метро. Однажды, проезжая в автобусе мимо Пулково, она заворожено смотрела, как прямо перед ними набирает высоту самолёт. И дело не в том, что она не твёрдо знала законы физики - все эти подъёмные силы и законы аэродинамики - вовсе нет. Но эта огромная серебристая птица так тяжело и одновременно грациозно уплывала вверх, что Кире на миг показалось, будто она перенеслась в другую реальность, в странный и невозможный мир её зазеркалья. Туда, где шумели огромные сосны в розоватом заходящем солнце, а прохладные волны вылизывали песчаный берег. Туда, где среди дюн и леса её ждал белый домик с террасой и ступеньками, сбегающими к тропинке, вьющейся между валунами и можжевельниками. Всё, что ей нужно, было там, в этом белом домике с зелёными ставнями: любимый человек и любимая дочь. Но, видимо, в отличие от героев известного произведения она ещё не заслужила покоя.
Если бы рядом был Штефан, она бы ни секунды не жалела о прошедших временах. Иногда она даже ловила себя на том, что здесь, в этом времени, ей нравится и её больше не пугают эти новые люди. Но Штефана не было, и её сознание не хотело мириться с настоящим, не желало привыкать и привязываться к такому настоящему.
Начало ноября выдалось сухим и тёплым, деревья изо всех сил удерживали на ветках последние жёлтые листья. Седьмого ноября они с Шурочкой "двинулись на демонстрацию". Весь Кировский проспект запрудила толпа, в громкоговорителях то играла музыка, то дикторы дурными голосами кричали лозунги и приветствия. Колонна медленно продвигалась в сторону Кировского моста, то справа, то слева наигрывали небольшие оркестрики, кто-то пел, кто-то пытался танцевать. Музыка звучала вразнобой и оглушительно, но всем было весело, и никто не жаловался. Шурка ловко подкидывала набитый опилками разноцветный шарик на резинке и косилась на шестилетнего мальчика, который смачно облизывал красного карамельного петушка. Она уже уговорила маму купить ей за 10 копеек перетянутый чёрными нитками шарик и собиралась, придя домой, распотрошить его в надежде увидать там вместо опилок что-то невозможно замечательное. Но просить купить петушка на палочке даже пробовать не стоило: мама говорила, что неизвестно, кто их делает и непонятно, какую краску в них кладут. Однажды, ещё в садике, тихий мальчик из её группы тайком от воспитательницы принёс из дома такого петушка и всех угощал. Можно было лизнуть раз-другой, держа за палочку, и передать дальше по кругу. Тогда Шурочка даже вкуса не почувствовала - так быстро слизалось до самой палочки карамельное брюшко.
Когда колонна дошла до станции метро "Горьковская", Кира потянула Шурку в сторону дома Лидваля. Она решила, что свой гражданский долг выполнила - на демонстрацию явилась, директриса её видела - и хватит, не тащить же Шурку до Дворцовой. Уж лучше они здесь погуляют.
Шурка выискивала на газонах последние жёлуди и слушала очередной Кирин рассказ, похожий на сказку, о том, как "жили раньше". Они долго рассматривали зайчиков, паучков, совушек и дельфинов на доме Лидваля. Даже посидели на скамеечке у (опять!) не работавшего фонтана. В последнее время Кира ощущала напряжение, как будто кто-то внутри неё натягивал и натягивал тонкую струну. Из-за этого она начинала суетиться, ей не сиделось на месте, хотелось куда-то бежать сломя голову, и только усилием воли, не желая портить Шурке каникулы, она заставляла себя быть беспечной и весёлой. Сегодня, устав бороться с собою, она потянула Шурочку в тот самый подъезд.
Те же двери с фигурным стеклом, мраморный в шашечку пол, лестница, которую так героически отдраивала когда-то Кира. Они медленно поднялись до потёртой и побитой двери её квартиры, где разноцветными заплатками мельтешили таблички с фамилиями жильцов: Кузнецовы, Ивановы, Егоровы, Вишневецкие, Нестерович. "Надо же - опять Ивановы!" - мелькнуло у Киры.
-Позвонить что ли? - посмотрела она на Шурку. Но не успела тронуть кнопку звонка.
Дверь открылась, на площадку вышла девочка лет двенадцати и вопросительно уставилась на них белёсыми глазами.
-Извините, пожалуйста, за беспокойство, - начала объяснять Кира, - когда-то в этой квартире жили наши родственники, да и мне приходилось здесь бывать. Возможно, вы слышали: Палёновы, Монастырский... - и замолчала, беспокойно вглядываясь в девочку: что-то с этой девочкой было не так.
Девочка равнодушно пожала плечами:
- Мы здесь недавно живём. Нина Ивановна всех знала. Но померла она.
-Как жаль!
-Да чего уж там! Все помрём когда-нибудь... - и добавила задумчиво: - а с другой стороны, опять же - крысы...
Кира ахнула, схватила Шурку за руку и потащила за собой вниз.
Девочка постояла какое-то время на площадке, глядя пустыми глазами им вслед. На её лице проступили морщины, рукой в старческих пятнах она закрыла дверь, звякнув латунным замком.
Кира почти бежала по улице, не выпуская Шуркину руку. Улица была забита весёлым народом, дети держали за ниточки разноцветные шары, по-прежнему грохотала музыка. А Кире было страшно. Очень страшно. Дочь поглядывала на неё, но ничего не спрашивала, семенила рядом, о чём-то размышляла. Только у кинотеатра "Великан" пошли тише. По-летнему яркое солнце высвечивало на кустарнике белые шарики. Шура сорвала одну ягодку:
-Смотри, мама. Я сделаю бусы?
-Восковые шарики, - она почему-то вспомнила странную девочку. Глаза! У девочки были белые пустые глаза. Её передёрнуло - гадость какая!
Тем временем Шурка уже сорвала дюжину шариков.
-Не трогай их. Они не годятся для бус, лопнут, сок потечёт. Лучше мы дома покопаемся в шкатулке и что-нибудь тебе подберём, - пообещала она дочери и вдруг спросила, - Шурочка, скажи, что ты видишь в нашем зеркале?
Они присели на ребристую скамейку, выкрашенную зеброй: желтый - коричневый - желтый. Шура поковыряла камушек носком ботинка:
-Там в камине огонь, - ей не хотелось говорить. Потом она решила, маме можно, - окно со снегом и большая ёлка...
-А люди? Люди там появляются?
-Не всегда. Ты или папа, а иногда вы вместе, - она оглянулась и шёпотом закончила, - когда ты и папа, меня никто в классе не дразнит и я не дерусь.
-Вот и умница! - обняла её Кира, - ты только не поддавайся. Они подрастут и поймут, как плохо поступали. Мой папа всегда говорил, что истинный шляхтич никогда не вешает нос.
-Шляхтич - это кто?
-Такой польский дворянин. Твой дедушка - мой папа - из старинного польского рода, он был очень гордый человек.
-Шляхтич - смешное слово! - развеселилась девочка. Парни в уже вышедших из моды плащах-болонья с повязанными низко на бёдрах поясами прошли мимо, один нежно прижимал к груди объёмистый магнитофон. Из кассетника рвалось хриплое: "Нет, ребята! Всё не так! Всё не так, ребята!"
-А не пойти ли нам в кино? - предложила Кира, кивнув в сторону кинотеатра, - ну-ка, сбегай, посмотри, что и когда там идёт.