Она проводила взглядом Шурку, полетевшую вприпрыжку к "Великану", и вздохнула. Скорее бы вернуться к себе, в своё время. Конечно, от чего-то придётся отвыкать. Ну и пусть! Вот книг жаль. Сколько за эти годы нового появилось. Опять же - кино. Разве сравнить то, что сейчас в кинотеатрах, со старыми фильмами? Такими наивными, немыми. Как она когда-то рыдала на "Княжне Таракановой"! Штефан сунул ей свой носовой платок, потому что её собственный промок и ни на что не был годен.
Большой жёлтый мяч подкатился к ногам. Кира взяла его и оглянулась.
-Это мой мяч, сударыня, - девочка лет шести протянула руки за игрушкой. Ветерок теребил розовые атласные ленты её капора и бархатную пелеринку нарядного пальто. Глядя во все глаза на хорошенькую девочку, та отдала мяч, - благодарю вас.
Ребёнок внимательно разглядывал Киру:
-Сударыня, почему вы не носите шляпу? Что это вы надели? Берет? Фи! Разве береты сейчас в моде? Смотрите, как покраснели от солнца ваши щёки. Это же неприлично! Мама всегда говорит, что у дамы лицо должно быть снежно-белым. Моя мама - вон она сидит на той скамейке - очень хорошо знает нынешнюю моду.
-Скажите, мы с вами раньше встречались? - "отмерла", наконец, Кира. Это создание - один к одному та девочка, что встретилась ей на одесском пляже в апреле 1911 года. Даже букву "р" точно так же картавит. Девочка совершенно по-взрослому усмехнулась:
-Интересно, как вы себе это представляете? И сколько мне лет, по-вашему, должно быть? Вот то-то же! - и вдруг добавила, совсем не картавя и другим голосом, - ну и глупая же ты, Стоцкая!
Кира зажмурилась и помотала головой. Открыла глаза: девочка исчезла. Кира вытерла холодный пот со лба. Может, показалось? Нет, не показалось. Вон жёлтый мяч подкатился к ножке скамейки. Ей подали знак. Кто? Зачем? Чего теперь ждать?
-Мама! - она вздрогнула от тоненького голоса дочери. Вот уж курица глупая: оставила ребёнка без присмотра. Расселась тут, а Шурку выпустила из виду. Сколько раз себе твердила: девочка должна быть на глазах. - Мама, там про какой-то "Титаник" старое-престарое кино.
-"Титаник"? И, наверное, "дети до шестнадцати", да? Пойдем, взглянем на афишу. Нет, - они подошли к круглой тумбе, - ничего не написано, и, значит, "дети до шестнадцати допускаются". Так что - посмотрим?
Шура кивнула. Конечно, ей больше хотелось "Конька-горбунка" посмотреть. Сказка - это так здорово! И то, что мама рассказывает, похоже на сказку, потому и слушала с удовольствием. В её маленькой жизни много чего было: была ласковая бабуля. Она пела песни, укачивала, кормила с ложечки вкусной кашкой. Но бабуля ушла. Насовсем ушла. В садике был тихий мальчик Котик, вообще-то звали его Костей, который угощал всех карамельным петушком, а ей даже два раза дал лизнуть. Котик приносил из дома игрушки, и они вместе играли: катали по полу разноцветные стеклянные шарики, "лечили" плюшевого мишку разными медицинскими штучками из розового пластикового чемоданчика с красным крестиком на крышке. Но родители Кости-Котика перевели его в другой детский сад. Был старый бабулин шифоньер, куда Шурка забиралась, и, сидя там в темноте, под висящими платьями, упоённо мечтала как однажды зазвонит-затрезвонит дверной звонок, со скрипом распахнётся тяжёлая дверь, а там он - большой, с сияющими счастливыми глазами - такой, как на фотографии в мамином медальоне. Но проходил день, потом ещё один, и ещё один, а папа всё не появлялся...
В тёмном зале "Великана" они с Кирой дважды менялись местами. Женщина впереди Шуры сидела высокая да ещё и с объёмистой гулькой волос на макушке. Но и впереди Киры сел очень толстый дяденька, он почти закрыл экран плечами. Тогда они сняли и подложили свои пальто под Шурку - получился какой-то куриный насест, зато хоть что-то стало видно.
На возвышение в виде сцены под экраном вышел мужчина в мятом пиджаке и при галстуке. Он покашлял и начал рассказывать о фильме, об актёрах и о самом "Титанике". Шурочка сначала разглядывала дядьку, его пиджак, потом заскучала, а Кира внимательно слушала о непреходящем интересе к катастрофе, о том, как уже в 1912 году были сняты первые фильмы о трагедии. (Она тут же дала себе слово, что, когда вернётся домой, расшибётся в лепёшку, но не пустит тётю Соню путешествовать через океан). Ещё дяденька в мятом пиджаке сказал, что погибли почти все пассажиры мужчины из первого класса потому, что они геройски держались, не претендуя на места в шлюпках, и спасали своих женщин. А вот в третьем классе было всё наоборот: там мужчины лезли по телам женщин и детей, давили их, но всё равно почти никто не спасся. Наконец дядька в мятом пиджаке ушёл со сцены и начался фильм.
Сначала всё было довольно банально: изысканные женщины в длинных платьях (грустный вздох Киры) красиво прогуливались по палубе в обществе элегантных мужчин (ещё один грустный вздох Киры). Они смеялись, флиртовали, сердились и капризничали. Барбара Стенвик изображала уставшую от жизни в шумной Европе даму, восхитительно страдала от чёрствости богатого мужа и героически спасала от него своих детей. А потом начался кошмар. Люди метались по палубам, взрывались котлы, оркестр, вопреки всему, играл на палубе, а героиня Барбары Стенвик отчаянно билась в руках женщин в шлюпке: она только что узнала, что её двенадцатилетний сын остался на тонущем корабле. Тут уж и Шурочка, и Кира дружно захлюпали носами да так, что сидящие впереди мужчина и женщина в недоумении обернулись.
Когда сеанс закончился, они с Шурочкой последними вышли из зала и всё равно ловили на себе насмешливые взгляды. Конечно, их заплаканные глаза и красные шмыгающие носы сигналили каждому, что они только что "над вымыслом слезами облились", и потому ужасно стеснялись. Хорошо, что на улице уже начало темнеть. Воздух на несколько мгновений наполнился золотистым свечением, и оно лилось отовсюду. Потом упали густые ноябрьские сумерки, похолодало, противный ветер норовил забраться под пальто. К себе в подъезд они вбежали, уже спасаясь от мелкого злого дождя. Ещё два дня прошли в замечательном ничегонеделании, а потом пошли обычные будни.
Неделю спустя к Стоцким заглянула Вика. Кира с Шуркой только что вернулись из школы. Гулять не пошли из-за дождя, торопились домой, мечтая о чае.
-А тебя, Кира, гость дожидается, - глаза Вики блестели, на щеках играл румянец.
-Гость? - удивилась Кира, стряхивая враз промокшее пальто, - кто бы это мог быть?
-Здорово! - обрадовалась Шурка, - будем чай пить с сушками.
-Сначала вымой руки и переоденься, - остановила её мать. - Где же этот гость?
-У меня сидит. Мы уже бутылочку розовенького выпили, - похвалилась Викуся.
-То-то ты такая весёленькая, - усмехнулась Кира. - Что ж посмотрим, кто это пожаловал.
Гость! Вот уж некстати. Да и к чаю всего лишь сушки с маком. Оказалось, пожаловал Александр Григорьевич. От взгляда на него у Киры кожа покрылась противными пупырышками. Она несколько раз глубоко вздохнула и широко улыбнулась:
-Какой приятный сюрприз! - от её светского тона у Вики округлились глаза, Вацлав улыбался как ни в чём ни бывало. Орлов протянул крупную ладонь для рукопожатия. Выдохнув и сложив губы в любезную улыбку, Кира вложила в его руку ледяные пальцы - наверное, к жабе приятней прикасаться.
-Да вы совсем замёрзли! Срочно горячего чая и рюмочку винца, - засуетился Александр Григорьевич. Прямо заботливый папочка!
-Пойдёмте к нам, - пригласила всех Кира и распахнула дверь комнаты.
-О, старое знакомое! - Орлов заметил зеркало, - надо же, как вы его отмыли! Жаль, что стекло ничего не отражает.
-Вот ещё, - покрутилась перед зеркалом Вика, поправляя воротничок своего кримпленового платья - всё оно отражает. Смотреть надо лучше.
Вацлав хмыкнул, но не стал спорить. С этим стеклом было что-то не так. Вначале вместо серебристой поверхности он увидел бездонную непрозрачную темноту - и больше ничего, совсем никакого отражения. Но подошла Вика, и, к своему удивлению, он узрел, как зеркало засветилось, расцвело, отражая её пёстренькое платьице. Можно подумать, что эта стекляшка живая и сама выбирает, кого ей отражать, а кого нет. Он ещё раз глянул в зеркало и вздрогнул. Он увидел себя, но увидел как-то неправильно. Это был двор-колодец, кажется, он даже узнал это место. Двор-колодец - тесный, сырой, тёмный, мощёный неровным булыжником. Обшарпанные стены грязно-коричневого цвета, в гнилом углу медленно сползает по стене человек. Вот он опустился на землю, его рука неудобно подвёрнулась, голова тяжело откинулась на булыжник. Это он, Вацлав. Его передёрнуло: гадость какая!