-А впрочем, - легкомысленно и по-дурацки хихикая, тогда как сердце её в ужасе трепетало, добавила она, - должна сознаться: это была большая глупость - придумать Шурке такого отца. Теперь надо всё переиначивать. Ну ты же поможешь, Викусенька? Вместе что-нибудь сочиним, да?
-Вот, Стоцкая, всегда ты так, - Вика не умела долго сердиться, - ладно, как-нибудь выкрутимся.
Орлов галантно проводил её до подъезда - дальше Кира его не пустила. Вацлав с Викусей повёзли начальника домой. Она посмотрела, как мигнув огоньками, отъезжает машина, увозя двух её смертельных противников, шагнула в полутёмный подъезд. Поднималась по лестнице, нашаривая в сумке ключи, и чуть не заорала в испуге, когда тёмная фигура отделилась от стены и преградила ей дорогу.
-Это я, Кира! - проговорила фигура голосом Сергея Палёнова. - Вот дожидаюсь тебя.
Он протянул руку, и Кира вцепилась в неё, как в спасательный круг.
Пока Кира бегала к соседке (надо было посмотреть на Шурку - её решили не будить и оставили ночевать у Тамары), пока грела на кухне чайник и накрывала на стол, Сергей рассматривал фотографии на стене. Он переходил от снимка к снимку, и в его душе росло раздражение, смешанное с тяжёлым гнетущим чувством тоски. Вот жили же счастливые люди (то, что они были счастливы, не трудно догадаться по лучистому взгляду обоих), а потом всё перепуталось, переплелось в невообразимом порядке. Кому это было нужно?
Внешне, как он успел заметить, Кира не изменилась: как было семнадцать, так и осталось. Если б не эти её невозможные глаза. Он успел глянуть: там в их зелени застыло, замёрзло время. Сергея даже передёрнуло, как только он вспомнил этот её тысячелетний взгляд. Как у доисторического ископаемого, вымирающего от одиночества.
Он прошёлся по комнате. Мебели - раз, два и обчелся, да всё такое старенькое, убогое. В углу блеснуло зеркало, показавшееся знакомым. Жёлтая обезьянка с разлохмаченным ухом и плюшевый медведь обнялись в кресле. Он вопросительно глянул на Киру, но та сосредоточенно расставляла чашки на столе и, как ему показалось, избегала его взгляда.
Кира в самом деле отчего-то испытывала смущение. Как увидела Сергея там, на лестнице, так и решила, что теперь у неё всё получится. Она так устала носить свои отчаянные надежды, свои убийственные разочарования в себе, так нуждалась в человеке, которому бы могла рассказать о безнадёжной тоске ожидания, складывающейся из бесконечных часов, дней, месяцев. Ей так нужен был кто-то, кто хоть чуть-чуть знал её драму, кто мог утешить, ободрить. И вот этот человек появился, пришёл. Он выслушает, поймёт, как мучительно корчится её одинокая душа, он поможет. Вместе они что-нибудь придумают.
Теперь она немного успокоилась. Прошёл порыв немедленно вывалить всю-всю свою историю. Краешком глаза наблюдала, как Сергей разглядывает её немудрёное хозяйство. Она помнила высокого неулыбчивого юношу, задиристый взгляд его жгуче-чёрных глаз. Он и сейчас оставался таким, лишь голова поседела. И ещё больше усилилось сходство с его отцом. Казалось, здесь прохаживается Полди: так же строен и хорош. Можно ли довериться ему? Что осталось, сохранилось в этом новом Сергее-Франце Палене от того милого юноши из тридцатых годов? Или подлые полдиевские гены задавили Олечкину доброту и отзывчивость? Кира злилась на себя за подозрительность, но начать разговор никак не решалась.
Молчать дальше стало неловко, и она с напускной весёлостью взглянула на Сергея:
-Узнаёшь? - кивнула в сторону зеркала. Он подошёл, коснулся резной рамы.
-Неужели то самое, мамино?
-То самое, - усмехнулась Кира, - только не мамино, а прабабушкино, - и пояснила: - оно принадлежало моей прабабушке. Потом перекочевало к бабушке, от неё к маме, а потом мы со Штефаном нашли его в нашем одесском доме и привезли в Петербург.
Она запнулась, упоминая Палена. Как странно и приятно произносить его имя вслух! Не звать мысленно, не рыдать в подушку. Ну, рыдать-то она давным-давно не рыдает, наверное, атрофировалось то, откуда слёзы берутся.
-Помню, помню его. Мама, - его голос дрогнул, - мама всегда тщательно стирала с него пыль. Усаживалась на пуфик - отец ей добыл в театре - и часами сидела, вглядываясь туда. Отец посмеивался над ней, а она говорила, что видит там то, о чём мечтает. Знать бы, что она там видела...
Кира подошла и встала рядом. Да, умело это стекло преподносить неожиданности! По знакомому песчаному берегу шла женщина в светло-лиловом шёлковом платье. Нежаркое солнце сияло, разбиваясь в мелкой ряби воды. Ветер играл лёгкой вуалью её шляпы. Лица было не разглядеть, но Кира догадалась, кто это. Женщина в лиловом подошла вплотную, отвела вуаль, лицо осветилось улыбкой. "Вот, значит, как! Ты встретила того, о ком мечтала, да? Или чуткое стекло уловило моё желание видеть тебя счастливой?" - Кира посмотрела на Сергея - доступно ли ему видеть то же, что и ей? Нет, кажется, нет.
-Помаши ей, Серёжа, - он покосился на неё, ничего не сказал, но приветственно махнул рукой. Олечка там, в зазеркалье, засмеялась, послала воздушный поцелуй. Потом по поверхности стекла пошла дымка, и оно отразило их, стоящих рядом. Кира отошла в сторону, - знаешь, мне кажется, это не совсем зеркало. Но об этом потом. Сейчас давай чай пить и говорить. Как ты жил эти годы?
Они перешли к столу.
-У меня неплохой чай заварен. Конечно, это не от Елисеевых, но тоже ничего - со слоном на пачке, - Кира налила заварки, долила кипятка. - Ничего, что разбавляю? Говорят, на ночь крепкий чай нельзя пить.
-Я теперь крепкий чай и днём не пью, - невесело улыбнулся Сергей. - Как жил? По-разному. Всё бывало: и плохое, и хорошее. Вот глянул на тебя и сразу вспомнил, как уезжал из Советов. Как стоял возле поезда, прощался. До сих пор перед глазами картина: по перрону идут отец с матерью. Он в пальто нараспашку, голова гордо откинута, в тёмных волосах искрятся снежинки. Рядом мама, ослепительно молодая и красивая... - он помолчал. - Тогда, в Берлине, всё отлично получилось. Иван Фёдорович за считанные часы сумел и документы добыть, и деньги. А уж как он ловко организовал моё "самоубийство"! Двое суток не прошли, а я уже стал Францем Паленом и поезд мчал нас в Швейцарию. Через полгода я слушал лекции на историко-философском факультете и с чувством вины вспоминал наши с тобой разговоры о Канте и нравственном законе.
-А как они - Эльза Станиславовна и Иван Фёдорович?
-Удивительные люди! Сколько доброты, искренности, благородства! Они вернулись в Эстонию - хотели поближе к сыну, но там было как-то неспокойно. Я тоже ездил туда перед войной. Живописные места: можжевельники, валуны, море - красотища. Жить бы да жить! Но в воздухе уже витала война, и мы на семейном совете решили перебраться в Швейцарию. Я там работал внештатным сотрудником одной из газет. В июле 1939 года меня отправили в Париж, а 3 сентября Франция объявила войну Третьему рейху. Стариков Паленов уже к тому времени не стало - попали под снежную лавину. Всей деревушкой вышли на поиски каких-то лыжников и не возвратились.
-О... - лицо Киры затуманилось воспоминаниями: Эльза Станиславовна и Иван Фёдорович возле рояля в рождественскую ночь, влюблённые и молодые, а рядом он - её боль и мечта - улыбающийся родителям Штефан. - Как это печально...
-Знала бы ты, как веселились в августе тридцать девятого в Париже! Никто же всерьёз о войне и не думал. Гитлер захватил Богемию. Все спрашивали - где это. Обыватели ломали голову, разыскивая её на карте. Танцевали и пели пустяковые песенки. Позже томми - так звали англичан - стали передавать по радио "Лили Марлен". Всё мгновенно исчезло из магазинов, но чёрный рынок ломился от деликатесов. Там можно было достать даже настоящий кофе. Моя жена - Франсуаза - научилась ловко зашивать петли на чулках. Представь, она выдёргивала длинный-длинный волосок - у неё были роскошные волосы - и вставляла его в иголку вместо нитки. Я умирал со смеху, глядя, как она дёргает, морщится, а потом шьёт. Наконец, сказал, что разведусь с ней, если она облысеет. Она рисовала карандашом швы прямо на ногах. А что? Издали было очень похоже на чулки... Тогда многие женщины так делали, - у Киры горло перехватило от его горькой улыбки. Она поняла, что он не просто так говорит о песнях, чулках - всех этих не много значащих пустяках. Он в своём рассказе подбирается к главному, изо всех сил оттягивая его приближение. Сергей опустил голову, застывшим взглядом уставился на узор на скатерти. Чай давно остыл, они и не вспомнили о нём.