-Он сейчас вернётся, папочка, - ответила за мужа Даша, вставая с дивана и засовывая ноги в пушистые розовые тапки с кроличьей мордочкой и ушами. - Кира, ты не обидишься, если мы на кухне посидим? Так - простенько, запросто попьём чайку?
Просторная кухня выходила окнами во двор. Скатерть и шторки в клеточку, обои "под кирпич", абажур с оборочками - мило и уютно. Высокий холодильник с буквой R под короной довольно урчал в углу. Кира сроду не видела такого большого холодильника - сколько же продуктов в него влезет?
-Я знаю, ты, Кирочка, сердишься на меня за вчерашнее... Знаю, знаю - сердишься. Я совсем разболелась, а тут ещё администратор группы явился, что-то подписывать надо было. Потом пришёл папочка, дал мне порошочки и всё сразу прошло. Я так жалела, что вы с Шурочкой уже ушли... - она достала из холодильника маслёнку, сыр под прозрачным колпачком. Из шкафчика добыла чашки в горошек, сахарницу, маленькие тарелочки, - Какой ты умница, папочка! Мой любимый тортик! Садись же, Кира. Тебе покрепче? Папочка любит очень крепкий чай. Иво у нас всё больше кофе пьёт, а я и то, и другое люблю. Лишь бы что-нибудь сладенькое было.
Кира присела на мягкий стул. Ей здесь нравилось: чисто, приятно пахнет корицей. Она взяла чашку с дымящимся чаем и поняла, что действительно замёрзла. Грела руки о чашку и, как обычно, засмотрелась на золотисто-коричневый цвет напитка - цвет глаз Штефана. А Даша продолжала болтать. Яков Моисеевич слушал дочь, ахал в нужный момент. Но Кира время от времени ловила на себе его внимательный и, ей показалось, недобрый взгляд.
-Нет, ну сколько можно! - вдруг капризно произнесла Даша, - что он так долго? Наверное, как всегда, пришёл в мастерскую и обо всём забыл. Стоит у мольберта и рисует? Пойду взгляну, чем это он так увлёкся.
Она вышла. Яков Моисеевич продолжал увлеченно заниматься своим куском торта и не думал поддерживать беседу. Торопливое шлёпанье мягких тапок, и в кухню влетела Даша:
-Иво там нет! Вот что за противная привычка - уходить и не говорить куда и зачем! - пожаловалась Даша, - папочка, ты бы поговорил с ним!
-Но Иво сказал, что это займёт не больше минуты, медальон в кармане... - Кира забеспокоилась, - он не оставил записку?
-Сейчас посмотрю...
Кира пошла за нею, и Яков Моисеевич потянулся следом. В мастерской никого не было. На мольберте карандашный набросок портрета: склонённая женская головка. Не узнать себя Кира не могла.
-Смотрите, как он точно схватил формулу вашего лица, - и столько неодобрения прозвучало в голосе Якова Моисеевича, что Кира тут же почувствовала себя в чём-то виноватой.
-Вот, видите, никакой записки... - ещё раз обвела глазами комнату Даша. Она уже сердилась по-настоящему, - куда он делся?
Кирин взгляд поймал на столе, среди тюбиков, светлый листочек. Она протянула руку, и пальцы ощутили знакомую шелковистую поверхность. На мягком пергаменте расползлось бурое, постепенно светлеющее пятно. Она в оцепенении следила, как медленно-медленно, одна за другой, исчезают цифры. Вот словно бы испарились единица и девятка, затем кто-то невидимый стёр ещё одну единицу и ноль. Она подняла глаза, полные тоски, на Якова Моисеевича:
-Вы всё знали...
-Замолчите, - грубо приказал он, - идите на кухню. Я скоро приду туда. Только дам Дашеньке лекарство.
Чувствуя себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух, Кира поплелась на кухню. Итак, Иво Рюйтель на самом деле оказался затерявшимся во времени Штефаном? Да или нет? А его синие глаза?
-Дал ей сильное снотворное - заснула мгновенно, - сейчас в нём ничто не напоминало смешливого, дурашливого старичка. Он весь подобрался, даже стал как-то выше, ни намёка на улыбку - только неприязненный взгляд таких же, как у дочери, водянисто-голубых глаз. Он устало сел на стул. - Тогда в аэропорту едва я услышал ваше имя, сразу понял - всё, конец. И вот он наступил. Появились вы, и всё разрушили.
Меньше семи лет тому назад Дашенька довольно поздно возвращалась домой с Васильевского острова. На неё напали какие-то подонки, они вытащили её из машины. Она кричала, звала, но никто не отозвался. Незнакомый мужчина вступился за неё. Откуда он выскочил - не знаю, но он налетел на этих мерзавцев. Дашенька застыла, не в силах двинуться. Она видела, как негодяи навалились на её заступника. Тот пытался отбиваться, но что он мог сделать один против четверых? Милиция появилась с опозданием. Мерзавцы, издали увидав огни патрульной машины, угнали Дашенькину "Волгу". Она упросила милиционеров не вызывать "скорую", а прямым ходом доставить избитого мужчину ко мне в отделение. Тогда я ещё оперировал... - он вздохнул, помолчал, - мужчина был в ужасном виде. Нет, травмы его не были настолько серьёзными, чтобы немедленно тащить его на операционный стол. Но это был настоящий оборванец, одет в старый женский плащ, на ногах жуткие галоши, голова обрита - в общем, лицо без определённого места жительства. Конечно, его переодели во всё больничное и положили в отделение. В его вещах нашли справку из милиции. Его только что выпустили. Впоследствии я узнал, что его задержали при ограблении квартиры. Он ночью залез в коммуналку на Петроградской, кто-то из жильцов вышел в туалет и застал в коридоре вора.
Дашеньке я не стал рассказывать о справке из милиции. Она не отходила от больного, сидела рядом и всё смотрела, смотрела на забинтованную голову, на кровоподтёки на лице. Тогда она мне сказала: "Посмотри, папочка, на его руки. Это руки пианиста, художника". Больной почему-то не приходил в сознание, а она всё сидела возле него, разговаривала с ним. И тогда я решил сделать так, чтобы дочь была счастлива. Что такое диссоциативное расстройство вы, конечно, не знаете? И ладно. Короче, я решил использовать свои умения и создать из вора и бомжа новое существо. Дальнейшее лишь было делом техники. Так из Степана Ивановича Палёнова появился Иво Рюйтель. Дашенька была счастлива, но я знал, что рано или поздно явится нечто или некто, что разрушит этот замок на песке. И вы явились, - он взглянул на застывшую в тоске женщину. Она напряжённо ждала продолжения, но Яков Моисеевич молчал.
-Вы ведь не всё рассказали, - её глаза полыхнули зеленью, - говорите...
-Да что уж! Вы, голубушка, из догадливых - вот и сообразите, что ещё я не сказал.
-Тут и соображать нечего. Вы сами сказали, что использовали свои умения.
-О да, именно так. Я ведь ученик доктора Эриксона, ко всему и сам много экспериментировал. Но вам ни к чему все эти подробности. Любой психиатр может использовать возможности гипноза. А я - не любой, я - один из лучших у нас Союзе...
-Вы ввели больного в состояние гипнотического транса и узнали, кто он на самом деле, - закончила за него Кира.
-Он многое мне рассказал, этот ваш Штефан Пален. Всю свою историю изложил.
-Как вы посмели остановить его? Он же меня искал!
-Сколько можно повторять, что я очень люблю свою дочь? Да ради неё я и не такое бы придумал! Иво Рюйтель - эстет, тонкий портретист, нежный любящий муж. Пален - вечный скиталец, неудачник с изломанной судьбой. Кого предпочесть?
-Настоящего, я предпочитаю настоящего Штефана, а не придуманного вами Рюйтеля.
-Настоящего? - у Якова Моисеевича в глазах вспыхнуло злое торжество, - а ведь это вы сбили с толку своего Палена. Да, да! Именно вы! Жил бы он себе на своей мызе, лечил людей, со временем женился и был бы счастлив. Так нет же, явились вы и переворотили, изломали его жизнь. А теперь вы посмели коснуться жизни моей дочери. И её жизнь вы сломали. Там, где появляетесь вы, остаются одни руины. Уходите, убирайтесь из нашей жизни!
Он угрожающе навис над Кирой. Она ничего не ответила, повернулась и вышла из кухни. Дверь в мастерскую была открыта. С мольберта по-прежнему с тихой печалью смотрела юная женщина. Кира сняла рисунок, свернула и сунула в сумку. Огляделась. Всего лишь вчера она позировала здесь художнику. Тогда у неё ещё были надежды. А теперь? А теперь у неё даже слёз не было. "Там, где появляетесь вы, остаются одни руины". Она прикрыла дверь квартиры и побрела домой по погруженному в ночь проспекту.