В тот вечер они долго говорили, прикидывали, как лучше устроиться. Решили, что надо поспрашивать в домоуправлении - может, какая работа подходящая подвернётся, потом пойти в женскую консультацию на учёт становиться. Короче, самые обычные дела. Варвара Тихоновна чувствовала, что гнетёт её приёмную внучку какая-то тяжёлая забота, но с расспросами не приставала, ждала, когда та сама всё расскажет.
Очень просто решился вопрос с работой: её взяли убирать парадную и чёрную лестницы с зарплатой в 60 рублей. И с консультацией повезло - всего-то дорогу перейти. К тайничку своему Кира наведалась, как только бабуля ушла на сутки дежурить в больницу. В зелёном пальто с коричневым цигейковым воротником-шалькой и чёрных фетровых сапогах на резиновом ходу она влетела в зал ожидания, независимо продефилировала к окну и замерла там, сделав вид, будто любуется грязными сугробами на дороге. Потом, воровато оглянувшись, пошарила рукой под подоконником. Сокровище было на месте.
Как-то бабуля полезла в шифоньер за простынёй и наткнулась на целлофановый пакетик. Она повертела его в руках и отложила на стол. Кира тогда была на кухне, и, когда она вошла с шипящей на сковороде яичницей, бабуля строго посмотрела:
-Вот, смотри, что нашла в шифоньере, - и кивнула в сторону свёртка, - это что тут у нас?
Кира не смутилась, не покраснела - и это бабуле понравилось.
-Это моё. Я не прятала от вас, я просто положила, чтобы не потерялось, - она раскрыла пакетик и вытряхнула на стол его содержимое: фотографию, медальон с кольцами, жемчужинку и часики.
Варвара Тихоновна взяла фотографию:
-Это бабушка твоя? Уж как ты на неё похожа - прямо одно лицо. Это дедушка? А это кто ж такая? - она ткнула пальцем в изображение Олечки.
- Это бабушкина подруга с сыном, - Кира не стала пугать своей историей бабулю, вдруг решит, что внучка умом повредилась. - Здесь мамины кольца и серебряные часики. Моё наследство... Я всё это на вокзале спрятала, потом, когда головой стукнулась, забыла. А теперь вспомнила.
-А как на вокзале оказалась, вспомнила?
Кира отрицательно помотала головой.
-...справа торговый центр, кафе и Дворец культуры - подарок шефов-рабочих Кировского завода... - какой всё же настырный голос у этой экскурсоводки!
Это сколько же километров она вспоминала? На столбике цифра 103. Сто три километра воспоминаний!
Шурочка родилась в августе, когда все были заняты событиями в Чехословакии. В роддом провожала её всё та же Варвара Тихоновна, ставшая совсем родным человеком. Осматривая Киру, дежурная врач с полудюжиной золотых колец на поясе халата всё время морщилась и бурчала себе под нос об отвратительно узком тазе, о дистрофическом сложении роженицы. Из всех родильных страданий Кира запомнила только внезапно наступившее дивное состояние полного отсутствия боли в измученном теле. Толстая акушерка посмотрела на бледную до синевы девчонку:
-Чего ж теперь-то плакать? Ведь не больно уже!
-Я от счастья, - улыбнулась искусанными губами Кира и повторила, - от счастья...
Девочка родилась крохотная, светловолосая и, как все младенцы, с голубыми глазками. Очень спокойная, она спала часами. Когда хотела есть, начинала не плакать, а кряхтеть, как старушка. В свидетельстве о рождении, несмотря на все протесты тётки-регистраторши в ЗАГСе, Кира настояла на отчестве дочери - Штефановна, а вот в графе "отец" стоял длинный прочерк. Прочитав отчество девочки, Варвара Тихоновна лишь покачала головой: вот ведь девка! Говорит, что ничего не помнит, а отчество вон какое выбрала. От всех волнений у Киры перегорело молоко, надо было бегать за детским питанием в поликлинику, стирать и гладить пелёнки и главное - где-то их сушить. Соседи жужжали, что от пелёнок прохода нет. Конечно, нет. Кому охота пролезать между сырыми пелёнками? Но они нашли выход из положения. Стали вешать пелёнки поздней ночью на общей кухне, а в шесть утра уже снимали, но соседи всё равно злились и шипели.
Наступил 1969 год. Каждый его день Кира проживала в радостном ожидании. Дни шли, слагались в недели, недели - в месяцы, к декабрю у неё резко упало настроение, потом наступил январь семидесятого и она впала в глубокую тоску. Шурочку устроили - опять-таки помогли бабулины знакомые - в ясли рядом с домом. Бабуля отказалась от суточных дежурств и теперь каждый день уходила к восьми утра на работу. Вечером Кира забирала ребёнка из яслей, передавала в руки бабули и мчалась на занятия в школу. По средам в школе не учились, тогда весь вечер принадлежал ей и ребёнку: она играла с дочерью, читала ей, пела, с удовольствием варила вкусные кашки, купала, укладывала спать - занималась обычными родительскими делами. Но, оставаясь наедине со своими мыслями, изводила себя одним и тем же вопросом: где Штефан?
Её уже запомнили во всех районных адресных бюро. Она каждый месяц приходила к разным будочкам и диктовала сотруднице бюро свой запрос: "Пален Штефан Иванович, год рождения неизвестен" либо "Палёнов Степан Иванович, год рождения неизвестен". Ответ всегда был один и тот же: "Среди проживающих в Ленинграде не числится". Она мрачно читала и перечитывала коротенькую строчку ответа, и на неё нападало безнадёжное чёрное уныние.
-...кварцевый песок, полученный после обработки руды, отправляют Нарвскому комбинату строительных изделий. Здесь производится более 60% аммофоса со знаком качества...
Вот и сто тридцать четвёртый километр проехали. Убегали назад километровые столбики за окном автобуса. Мелькали ушедшие в прошлое дни в Кириной голове.
Трудно и медленно налаживался их быт. Теперь Кира училась в школе рабочей молодёжи. Вначале это было горе, а не учёба: знаний по современным понятиям у неё не было никаких. Но тем не менее её приняли в седьмой класс - условно. Её бы взяли, наверное, во второй или третий класс, но не было в вечерней школе начальных классов. Утро Кира проводила за привычным делом: мыла лестницы, днём с бабулей они ходили в магазин или на Андреевский рынок, потом учебники и школа. Училась она старательно и сумела догнать одноклассников. Правда, с математикой не очень получалось, но учителя были понимающие и не особо гоняли свою ученицу по геометриям с алгебрами.
Бабуля по-прежнему работала в детской больнице. Она души не чаяла в своей внучке и каждый день благодарила Бога, что он надоумил взять девочку к себе. Только время от времени её сердце сжималось от страха, что в один непрекрасный момент появится кто-то, кто уведёт от неё любимую внученьку, заберёт крохотулечку Шурочку...
А потом, в самом конце 1969 года, бабули не стало. Кира вздохнула: почему все, кого она любила, так быстро уходили от неё? Вот вчера ещё была, живая, весёлая, а сегодня - уже нет. Медсестра из реанимации рассказала, что в бреду Варвара Тихоновна всё прощение просила и звала, звала кого-то в сером плаще. Так и умерла, не приходя в сознание, унеся с собой свой грех, о котором Кира и не догадывалась. А если бы успела Варвара Тихоновна всё рассказать обожаемой внученьке, может, и пошла бы их жизнь совсем-совсем другим путём.
...Звонки раздались около полудня. Звонили сразу ко всем. На эти трели в коридор толпой высыпали соседи. Человек в невообразимой пижамной куртке, обтрёпанных брюках, наголо обритый и в теннисках на босу ногу спрашивал Стоцкую Киру Сергеевну. Варвара Тихоновна, игнорируя заинтересованные взгляды соседей, молча взяла его за рукав и повела-потащила к себе. Человек клацал зубами от холода, что ничего удивительного, потому что на дворе стоял лютый декабрь. Он подошёл к окну и сел на корточки, опираясь спиной на горячую батарею и засунув подмышки ладони.
-Вы извините, что я в таком виде, - сказал он, - одежду в камере проиграли. Меня только вчера выпустили. Ничего, кроме справки, в милиции не дали. Хорошо, что капитан насыпал рубль мелочью, хватило на запросы в адресном бюро. Дали ваш адрес. Вот я и пришёл.