Ее пальцы справлялись с пуговицами. Ее лицо скрывала тень. Но Глеб все равно смотрел. Над ней тоже плясал хоровод искр, правда, тусклых. И среди них был не столько гнев, сколько сожаление.
– Она пришла спросить, что ей делать. А Никанор отправился в суд. Он был намерен добиться развода. И компенсации. И доказать, что побои имели место быть, хотя, когда муж – целитель, доказать побои сложно… Он снял для этой женщины комнату. И велел сидеть тихо.
– Но ее нашли?
– Она беспокоилась о престарелой матушке мужа. И навещала ее. А та полагала, будто лучше быть мужней женой, чем разведенкой. Муж нашел. Пошел следом, он клялся, что хотел лишь поговорить. Развод ударил бы по репутации… Она отказалась. Он разозлился и избил ее. А потом ушел. Он не думал, что она умрет. А она умерла. Одна в той комнатушке.
– А ваш супруг…
– Пришел в ярость. Он… он и на нее злился, и на всех женщин тоже, потому что ей всего-то нужно было дождаться суда. И он добился, чтобы дело расследовали. И на суде выступал. И… я запомнила лишь, как все говорили, что она виновата сама. Не стоило злить. Никанору удалось добиться, чтобы того целителя отправили на каторгу. Ему дали пять лет… и то он после напился, хотя очень редко пил, однако случай… в общем, он сказал, что дело бессмысленное, что целители и на каторге нужны, поэтому устроится тот тип неплохо. Да и срок до конца вряд ли отбудет.
Анна потянула за рубашку:
– А теперь повернитесь спиной… Господи, ты вообще понимаешь, что так нельзя?! – этот злой окрик заставил вздрогнуть. – Это же…
Прохладные пальцы коснулись обожженной кожи.
– Пройдет.
– Больно?
– Уже почти нет.
– Это…
– Печати. Они не позволяют тьме сожрать меня. В теории…
Ее пальцы скользили.
– Все в крови. Я вытру. Будет, наверное, жечься, но потерпишь?
– Потерплю.
Анна ушла, чтобы вернуться с кастрюлькой воды. И вновь ушла. И вновь вернулась. На столе появились склянки и флаконы темного стекла. Коробки и баночки. Она открывала их одну за другой, нюхала, некоторые отставляла прочь, другие подвигала ближе.
Зачерпывала содержимое. Смешивала. Пара капель в воду. Горький аромат спиртовой вытяжки и трав. И еще пара…
– Кровь остановит, заодно если есть какая зараза…
– Тьма ее сожрет. – Глеб закрыл глаза. – Я не слышал, чтобы хоть кто-то из некромантов умер от заражения крови.
– С таким отношением это лишь вопрос времени.
Ее раздражение, ее беспокойство были приятны. И тьма согласилась с Глебом. Тьме тоже нравилось, когда ее касались вот так, с нежностью.
– Вы хотя бы скажите, что это было действительно необходимо…
– Ты.
– Ты хотя бы скажи, что это было действительно необходимо, – повторила Анна.
И Глеб сказал:
– Это было действительно необходимо.
Заветный камень с отпечатком чужой силы лежал в кармане. Осталось лишь найти, с чем этот отпечаток сравнить.
– Хорошо. Будет немного больно.
– Ничего.
– И запах не самый приятный.
– Тоже не страшно.
Мазь была прохладной, впрочем, спустя пару мгновений прохлада сменялась жжением, не сильным, но довольно раздражающим.
– Анна, все же тебе стоит уехать.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Рядом с нами опасно. Люди очень недовольны. Настолько, что может вспыхнуть бунт. И наша защита хороша, но я не уверен, что она выдержит. И что мы устоим. А толпа в ярости… люди не будут думать, кто виноват, а кто просто оказался рядом…
Она была осторожна, и жжение стихало, а вместе с ним и боль. Кожа вот немела, но это даже хорошо.
– Понимаю, но…
– Анна, я был в Вильчеве. Это даже не город, местечко, из таких, знаешь ли, мирных местечек, где все и всё знают обо всех. Где по утрам соседи здороваются, а по вечерам сплетничают друг о друге.
Поверх мази легла мягкая ткань.
– Попробуй не болтать хотя бы пару минут, – это было сказано с легким упреком, но без тени недовольства. – И руки подними. Знаешь, у меня есть свидетельство. Я даже могу сестрой милосердия работать. Нас учили оказывать первую помощь, но, видит Бог, что-то впервые пригодилось.